"А что останется после
меня? Кто вспомнит о Никоне Шарроукине, Гвардейце Ворона? Кто
расскажет о моих битвах, о моих потерях, о моей верности?"
Но ему было плевать.
Он сражался с Примархами и выживал.
Он участвовал в водовороте событий, о коих не мог мечтать будучи
мальчишкой на мире-тюрьме Ликеи.
Он, даже сразил лучшего мечника Империума, что превратился в
бешеного пса, и сделал это не ради славы, но из-за долга,
возложенного на него — долг уничтожать предателей, когда-то бывших
его кузенами.
И лишь одним вопросом он задался:
"А не слишком ли много Примархов выпало на судьбу скромного
Гвардейца Ворона в этой войне?"
Шарроукин прислонился к холодной стене, и под шлемом прорезалась
скупая усмешка. Его дыхание замедлялось, пульс слабел, ведь
механизмы анабиозной мембраны снова касались его сознания. Он хотел
сползти вниз, позволить телу встретить покой на этом грязном полу.
Но...
— Нет... - Хриплый голос прозвучал из поврежденного вокса его
шлема, рывком отрываясь от стены. - ...Ещё нет.
Ему кое-что нужно было сделать.
Он поставил на решётчатый пол серебряный ящик, в котором
хранился Магна Матер — его груз, его обязанность, который он всё
это время нес, а сам Легионер опустился на одно колено. Он был
изувечен и истощен, его тело покрывали бесчисленные раны, и каждая
из них медленно отнимала у него жизнь.
Никона вынул гладиус, и пальцы его перчатки скользнули по стене,
чувствуя шероховатость там, где когда-то ножи и резцы оставили свои
следы.
"Как воину лучше всего умереть?" – вновь прозвучал в
его голове этот вопрос, вопрос, который он задавал себе много раз
на протяжении своей долгой жизни.
На протяжении многих лет Шарроукин много думал об этом. Мысли из
его юности, об истерзанных войной полях сражений и славе были
мечтами глупца.
Шарроукин оглядел огромный зал, стены которого были испещрены
именами давно умерших людей.
"Лучшего места для упокоения воина Гвардии Ворона он и не
мог вообразить" – Подумал он с неожиданной слабой улыбкой,
скрытой за забралом шлема.
И вот, наконец, он нашел место для своего послания будущим
потомкам, вновь обратив своё внимание к стене перед собой.
Быстрыми и экономными ударами гладиуса он начал вырезать буквы
на стене, вплетая их в ткань вековой тишины скрежетом клинка, что
смешивался со стуком падающих осколков камня.