Через неделю таких мук он заболел. Его бил кашель с густой
коричневой мокротой. Обеспокоенный хозяин смилостивился. Выдал
старую изодранную бурку и ослабил цепь. Теперь Милов мог садиться у
очага и греть попеременно то спину, то грудь. Сразу появилась новая
напасть. Если сидеть близко к огню, цепь нагревалась и жгла
немилосердно шею. Появились язвы, кровоточащие ранки и пузыри от
ожогов. У Васи поднялась температура. Все тело, непривычное к
отсутствию душа, немилосердно чесалось и зудело. Бедный Милов снова
впал в состояние прострации и полного безразличия к
окружающему.
Как-то днем в лачугу заглянули Васин хозяин и местный
старейшина.
— Хази, – сказал тамада и показал на Милова, – ты дурак или
притворяешься? Как ты этой дохлятиной будешь свой долг закрывать?
Нормальный хозяин заботится о своей собственности.
— Бедно живу, – буркнул горец. – Мне бы сбегать вниз что-нибудь
украсть. Но боюсь отлучиться. Этот гяур уж больно резким оказался.
Крепко дерется. Бока мне намял.
— Сейчас он и ребенка не напугает. Пришел бы в аул какой-нибудь
эфенди, выклевал бы тебе весь мозг. Гяура убить – святое дело, но
Коран не велит истязать любого, пусть и неверного. Так и быть:
возьму его к себе на неделю. Приведу в порядок. А ты уж изволь свои
дела за это время поправить.
По команде старейшины в лачугу зашли двое таких же рабов, как
Вася. Грубо бритых налысо и с отупевшими глазами. Они отстегнули
цепь и на руках перенесли обессилевшего Милова в кунацкую тамады.
Более теплую, чем прежняя сарайка. С оконцами, прикрытыми ставнями
по случаю холодов и с хорошо гревшим очагом, набитым сухими
дровами. Тоже не шедевр архитектуры, но качество жизни рвануло
вверх так, будто Вася во дворец попал.
Впорхнули две молоденькие девчушки, одетые чудно и не без
изящества. Одна белокожая и белокурая, с голубыми глазками как у
фарфоровой куколки, смешливая и озорная, двенадцати лет. Вторая –
смуглая и постарше, в туго затянутом на груди и талии кожаном
корсете. Они обмыли Васю. Смазали его язвы и раны коровьим маслом.
Наложили повязки и с веселым щебетом убежали за едой. Притащили два
низких столика. Наставили на них плошки со всякой всячиной. По
сравнению с прежней кормежкой – настоящий пир. Только несоленый. И
есть пришлось пальцами.
Тамада, проявляя уважение, за стол не садился. Стоял и смотрел,
как Вася жадно ест.