— Парень
невиновен.
— Это уже суд
решит.
Я молчу, и шеф
принимает моё молчание за согласие.
— В общем,
надень завтра парадный китель для прессы, награды не забудь. Ведь ты теперь
герой, спасший город от маньяка. Премию в конце месяца получишь, на юг
съездишь, отдохнёшь. И забудешь об этой истории, как о страшном сне…
Шеф осекается
и вздрагивает, когда ему на стол с металлическим лязгом падает мой нагрудный
жетон, следом летит удостоверение. Самым последним я кладу табельный «Макаров».
Церемонию награждения
я смотрю по старому пыльному телевизору, глотая водку из горла. Василий
Николаевич произносит торжественную речь, объясняет моё отсутствие какой-то
острой производственной необходимостью на благо города и страны. А дальше на
меня обрушивается слава. Липкая, как старая повязка на гноящейся ране.
Я сижу в баре.
Здесь неоновые огни режут глаза, а виски слишком разбавлен, чтобы дать
блаженное забытьё. На стене за стойкой висит газета. С моим лицом. И
заголовком: «Полицейский, спасший город».
Ложь.
Бармен,
жирный, с потными ладонями пододвигает мне четвёртую стопку:
— За счёт
заведения, герой.
Я опрокидываю.
Стекло бьётся о зубы.
Я не герой.
Настоящий
маньяк там, в Швейцарии, пьёт дорогое вино и смеётся над нами. А я...
Я — ширма.
Портрет. Дурацкая вывеска, которую повесили, чтобы город поверил в закон.
А ночью, вернувшись
в квартиру и включив свет, извлекаю из ящика стола папку, которую тайком
вытащил из архива. В ней фотографии девушек, за которых так никто и не
отомстил. Пальцами ощущаю глянцевую гладкость снимков. Лера, Марина, Катя,
Злата. Здесь они ещё молоды и красивы, и не обезображены рукой палача.
Из потайного
сейфа достаю купленный на чёрном рынке глок, проверяю магазин и кладу сверху на
папку.
— В этом
городе царит произвол. Кто-то должен навести в нём порядок.
Ливень за
окном превращается в вертикальную толщу воды.
Город не спит.
И я теперь
тоже.
— Обе-е-ед! —
зычный голос раздатчицы вырывает из тягостных флешбэков. — Все на обед!
Побросав дела,
пациенты нестройной вереницей тянутся к выходу из палаты. Я подхожу последним,
получаю порцию больничного супа и какой-то размазни, гордо именуемой кашей, и
возвращаюсь на своё место. После первой же ложки намерение свалить из клиники
лишь усиливается. Нет, пища вполне съедобна и наверно питательна, но
пресна. К тому же после неё остро тянет закурить, а нельзя: лечащий врач, как
его там, Максим, строго запретил мне это, и Ангел Алиса тщательно следит за
моим состоянием, а мне не хочется её расстраивать. И я нахожу забавным хоть
ненадолго побыть примерным мальчиком, но скоро я отсюда свалю, как только
лёгкое немного затянется.