Тысячи воинов тащили деревянные
рогатки, связанные из наспех заостренных обрубков стволов. Крепкие
парни бежали изо всех сил. Долину нужно перекрыть поперек, иначе
пешее войско будет вытоптано германцами, которые уже
разворачивались, чтобы прорвать строй и уйти назад. А потом оно
вернется и ударит, словно приливная волна. И не будет от нее
спасения.
— Стоять! — ревел Виттерих, видя,
что в одном месте всадники спешились и начали оттаскивать рогатки
руками. — Держать строй, дармоеды! Я что, зря вас столько месяцев
кормил?!
Он пошел туда вместе со своей личной
сотней, а рядом с ним шагал Валерий, бледными губами шепча молитвы.
Оказывается, упоение боем, о котором он столько слышал — это
простая легенда. А на самом деле смерть уродлива и мерзка. Нет в
ней ничего возвышенного. Только боль, грязь и страдания! Да и что
возвышенного может быть в смерти раненого воина, по телу которого
пронесется конная лава? Ошметки, оставшиеся от него, перемешаются с
грязью настолько, что даже хоронить будет нечего.
— За мной, парни! — заорал Виттерих
и бросился туда, где наметился прорыв. Отборная сотня в доспехах
пошла за ним, выставив вперед жала копий. Ведь именно ими они
встретят всадников, которые тонким ручейком прорвались через строй
словен.
— Стоять! — срывал голос Виттерих. —
Кто строй бросит, того сам зарублю!
И они стояли. Валерий, словно
завороженный, смотрел на лангобарда, который несся прямо на него,
поднимая копье для удара. Он видел оскал на его лице. Он видел
ярость в его глазах. Прорыв все расширялся, а Валерий, который
вместо молитвы уже нес какую-то чепуху, стоял, уперев копье в
землю, и чувствовал, как в штанах стало мокро и горячо.
— Первый ряд! Копья упереть! —
заорал Виттерих. — Второй ряд, не спать! Убитых сразу оттаскиваете!
Третий ряд! Дротики!
То, что длилось какие-то мгновения,
Валерию показалось вечностью. Конские копыта поднимались и
опускались так медленно, что он мог отчетливо разглядеть каждый ком
земли, что вылетал из-под них. И Валерий вцепился обеими руками в
копье, которое выставил вперед, придавив пятку сапогом. Из-за его
плеча упало острие копья, которое опустил воин, стоявший прямо за
ним.
Конь — не человек. Его почти
невозможно заставить пойти на острые жала, а потому всадники,
подъехав к строю, начали разить воинов, получая удары в ответ. Они
не смели пехоту в первом натиске, а потому теперь человек бился с
человеком.