В безудержном потоке слов
я быстро потерял нить мыслей проповедника. Ингольд
не умел говорить кратко, и добирался до сути самым
долгим и окольным путем. Куда больше мое внимание приковывало
лицо Тирента. Отчетливая гримаса страха. Он понял, что это
конец, и уже ничего не поделать. Стиснутые губы побелели,
глаза впились в своих поверженных товарищей, которые, видимо,
тоже не могли поверить в реальность происходящего.
Жрец раскраснелся от усилий,
энергично прохаживался взад-вперед, воздевал руки к небу
и все больше возвышал свой голос, который теперь гремел, как
раскаты грома, и эхом разносился по ущелью. Поневоле все
обращали свои взгляды только на него. Ингольд умел приковать
к себе внимание. Даже с такого расстояния был виден
лихорадочный блеск его глаз.
— ... а также
подстрекательство к бунту, подкуп, сопротивление
представителям законной власти и многочисленные богохульства.
Засим, властью данной мне советом первосвященников и его
святейшеством экзархом Кинаэдом Третьим, приговариваю тебя, Тирент
из рода Тайбера, к сожжению. Пусть земные муки очистят
душу твою от греха, — незаметно для меня Ингольд завершил
свою речь, и подал команду солдату с факелом.
Каменное лицо рыцаря-капитана
воплощало образ жесткого и мрачного удовлетворения. Чувства
Филиппа были мне понятны: он был воином и командиром,
и нет для воина зрелища прекраснее, чем казнь врага.
Проповедник же смотрел на разгорающийся костер
с каким-то неестественным благоговением. Я видел такие
лица: они бывают у новоиспеченных отцов, у гордых
учителей, у носготов, вернувшихся живыми и невредимыми
со стычки с Бродягами. Ингольд испытывал радость. Да,
он почти светился от счастья в предвкушении жестокой
расправы над человеком. Я припомнил день, когда нас
пересчитывали, словно домашний скот, и слова жреца:
«он мне понадобится». Проповедник говорил обо мне
и теперь эти слова приобрели зловещий оттенок. Противный
холодок пробежал по спине. Я помотал головой
и перевел взгляд на тейна. Его лицо исказилось
от ужаса — он перестал походить на самого
себя.
Сырое дерево чадило и занималось
медленно, но понемногу костер разгорался. Тирент начал
дергаться и кашлять, потом застонал, затем закричал
от боли. Повалил густой дым. Как только языки пламени
взметнулись выше, доставая ему до бедра, Тирент истошно завыл.
Его скулеж и всхлипы прерывал кашель. Я никак не мог
решить, куда смотреть. Хотелось отвести глаза, но его крики
резали слух и не давали возможности отвлечься
на что-либо другое. И я решил вытерпеть все зрелище
от начала до конца. Я видел, как Тирент горит,
и не мог представить, насколько мучительна его боль,
и как страшно ему было. Вскоре его вопли превратились
в сипение, кашель и хрип, а потом и вовсе
прекратились. Волосы вспыхнули и истлели за мгновение
ока, глаза лопнули, а плоть чернела и расползалась,
сочилась ихором, который сразу же высыхал. Тейн утих
и перестал двигаться задолго до того, как начала
обугливаться его плоть.