— Повэль, а тебе помогают
твои боги?
— Ээ... Слушай, Хаген, парень
ты вроде неплохой, и я лично против тебя ничего
не имею, но ежели ты о Фаруле своем наболтать
хочешь, то иди-ка ты в жопу.
Было обидно. Повэль — такой милый
старикан, а все туда же. Впрочем, урок я для себ я извлек. Как бы я
ни помогал, как ни был приветлив, даже если я оказывал помощь, а
такое случалось — все это было впустую. Только я переходил к
проповедническим инструкциям жреца, то меня тут же отправляли в
пешее путешествие до сральника. Это просто не работало, а мнение
окружающих обо мне сразу же съезжало обратно — и вот я снова мудак.
Все эти разговоры о ложности богов, о спасении, о жизни после
смерти — да плевать люди хотели! Как там было во втором завете:
«возлюби единоверца как брата своего и не оставь
в нужде, и не возжелай чужого отнять, ибо всеми
благами награжу я верных слуг своих». Да почти что
каждый мудила на рудниках раньше разбоем или воровством, как
минимум, подрабатывал. И как мне эту дичь затирать? Дурацкая
была затея. У них самих таких истории, про собственных
богов — завались. Только там еще и пируют,
и дерутся, и дев прекрасных топчут, а тут
я такой важный вещаю эту скучную унылую муть.
И зачем же им менять одни нелепицы
на другие?
Не все приказы жреца были
разумными, а следовать им дословно было попросту глупо.
Да, советы по знахарству, и его знания о местных
богах были полезны, но склонять к иной вере...
Да откуда мне знать, как это делается? «Слово Фараэля» мне
в этом тоже не помощник: от религиозных наущений
и молитв даже у меня уши в трубочку сворачиваются,
что уж говорить о бондах. Моя задача — заставить
людей примкнуть ко мне, слушать молитвы и называть себя
фараэлянином. А в остальном... В остальном
я могу говорить что угодно, любую выдумку сочинять.
Не думаю, что многие тут умеют читать, проверить
не смогут. А уже ежели Ингольд захочет самолично
удостовериться в истинности и глубину веры, если задумает
вдолбить им в голову ту самую волшебную дурь, что
про Фараэля понаписана, то пусть сам с этим потом
и трахается. Ага, пускай, у него то выйдет —
за ним всегда плетутся страх и огонь, уж я-то знаю.
Мое дело — посеять семена, и выглядеть при этом хорошо,
как в глазах проповедника, так и в глазах
товарищей.
Отчего-то я начал чувствовать
себя грязно. Не то чтобы я раньше был чист, мыться
нам все равно не давали, да и негде было.
Я чувствовал, как будто грязь налипла изнутри. Я говорю
ложь, принимаю ложь, и должен нести ее дальше. Противно,
но что поделать? Выбор-то не велик.