— Ну, кто тут орал? Кому
не спится? — мои мысли прервал голоса надзирателей,
рассерженных тем, что шум отвлек их от привычных вечерних
занятий.
Cтражник выступили из темноты, но по
голосу я узнал Даллака.
— Чего вдруг притихли? Бодрые
слишком? Или в тепле да покое вам жизнь не мила? По томильне
соскучились? Сейчас со считалочкой пройдусь, раз молчите, и выберу
сам...
— Это я шумел, —
я ступил к стражникам. — Я... Я рассказывал
сказку.
Сейчас мне одинаково страшно и среди
пленников, и под пятой у солдат. В любом месте могу огрести, так
что какая в жопу разница? Все-равно я был виноват и накликал приход
стражи.
Даллак внимательно посмотрел на меня,
потом оглянулся на товарищей, снова на меня, и покачал головой.
— Ну что ж, сказочник, сейчас мы тебя
поучим, а то больно громко ты байки брешешь!
Били меня не очень сильно,
за что я был бесконечно благодарен Даллаку.
А в томильне я уже бывал.
***
Пока я сидел в земляном
мешке, меня навестил Ингольд. Он не стал вызывать меня
к себе, даже не спустился. Мы говорили через
перекрытия в досках — жрец явно не хотел привлекать
внимания.
— Я слышал ты выступил
с речью в защиту культа, юноша.
— Поэтому я здесь, господин
жрец.
— Страдания и лишения в борьбе за
веру — неизбежное зло, мой мальчик. Я счастлив убедиться, что ты
внял голосу разума и стараешься исполнить свой долг перед богом и
своим наставником. Продолжай в том же духе, и твои старания
вознаградятся. Надеюсь, Даллак был сдержан в твоем
перевоспитании?
Я потрогал языком сколотый клык
и потер свежие синяки.
— Могло быть и хуже,
господин Ингольд.
— Хм. Вечером Даллак принесет
тебе лечебную мазь. Ты должен быстро прийти в себя,
а я прослежу, чтобы тебя не держали здесь дольше
положенного.
— Благодарю вас, господин.
— Надо говорить «наставник».
Твой господин — Фараэль, и только он.
И не стоит, право не стоит. Огненоликий
учит нас заботиться о ближних. К тому же
было бы непростительно глупо потерять достигнутое
преимущество, которого ты добился своим выступлением.
Ингольд ушел, а вечером мне
и вправду передали глиняный горшочек с сильно пахнущей
гадостью, от которой кожа буквально горела.
По неосторожности я занес ее в больной глаз,
от чего заорал так, что мой вой должно быть услышали
в самой крепости. Нет, мазь была действенной, хорошей,
но на открытые раны, а также к глазам
и рту ее лучше и близко не подносить. Через
несколько дней, ближе к вечеру, меня наконец-то вернули
к бивуаку, где я накинулся на похлебку как голодный
зверь. Голода я не утолил, живот скрутило с еще
большей силой, но я заставил себя удержать съеденное
внутри. Про себя я отметил, что порции похлебки стали скуднее.
Весна не принесла добрых перемен.