Улле с Инграмом и вправду
работали. Хотя, если приглядеться, то по крыше шуровала
белоголовая фигура парня, а вот бонд смеялся, кудахтал
и щипал за гузно какую-то бабу, которая задорно ругалась,
но от него, тем не менее, не отбегала. Этого
дурака ничто не проймет. Ну, зато нас уже за разбойников
не держат, а это не может не радовать.
***
То и дело
я останавливался, чтобы почесать застарелые струпья
от браслетов. Боги, как же приятно было без них!
А еще приятно было носить обувку. Местный люд,
по первости желавший нашей крови или нашего скорейшего ухода,
теперь, кажется, проникся к нам теплом. Разыгранное мной
представление, «оскорбленный священнослужитель и его
страждущие друзья» вкупе с посильной помощью
в благоустройстве от Улле и Инграма в итоге
выставило нас в лучшем свете. Нас не только приютили,
обогрели и накормили, но даже избавили от последних
следов нашего заключения. Более того, порывшись в закромах,
даже подыскали нам сильно поношенную, но все еще добротную
одежку. Шерстяные штаны, льняная рубаха до колен, и даже
телогрейка из овчины с отделкой из полинявшего
зайца. Но самая радость — это, конечно, высокие башмаки
из козлиной шкуры. Кожа грубая, и совсем старая,
но все равно мягче моих пяток. Ноги в тепле. Ощущения
просто бесподобные.
Я бродил по лесу долго,
до самого вечера, но таки собрал все, что нужно. Даже
нашел кустик красного анчара, ядовитого стебля, что каким-то чудом
умудрился разродиться аж вначале весны. Повезло. Бодро топая
обратно, я с удивлением заметил, как местные глядели
на меня и склоняли голову в приветствии. Неожиданно.
За фигуристой рыжей женщиной, лицо которой еще сохранило следы
былой красоты, пряталась рябая девчушка. Пять-шесть зим,
не больше. Она с опаской и интересом выглядывала
из-за мамки. Поравнявшись с ними, я наклонился, взглянул
ей в лицо и улыбнулся. Дите распахнуло глаза,
пискнуло и с тревожным визгом скрылось в хатке,
хлопнув дверью. Это меня слегка обескуражило.
— Вы не подумайте
чего, он хорошая девочка, вместе со мной молится
у солума, и лампадку зажигает, — заговорила
смущенная родительница. — Просто вид у вас такой... Ну,
смурной и опасный...
— У меня-то?
— недоуменно спросил я.
— Ну, шрамы, опять-таки глаз ваш
страшенный. А дети, ну, вы понимаете...
— Да, понимаю. Все
хорошо, — уже на ходу бросил я.