Каспар отвел меч в замахе.
Верманд закрыл глаза и улыбнулся. Ясно.
— Не смей!
— от моего истошного вопля староста замер, а Верманд
посмурнел, — Верманд хочет смерти, а тебя выбрал палачом.
Неужто не ясно? Верм, не ты ли высмеивал воинскую
честь и доблестную смерть от меча? Угрызения совести
ранят, но это не повод заставлять этого несчастного
человека совершать преступление. Парня ничто не вернет,
и от твоего убийства толку не будет. Довольно,
хватит насилия!
Каспар зарычал, стиснул зубы, снова
замахнулся. И не ударил. На негнущихся ногах
он подошел к лавке и опустился на нее, закрыв
глаза.
— Мне и так конец,
Хаген, — хрипло заговорил разведчик, осев на пол
и морщась от боли. — Я не дурак,
уж это я понимаю. Так умереть — было бы
справедливо. И для меня, и для него.
— Нет, Верм, это было бы
бессмысленно, — я указал Инграму и Улле перенести
Верманда на его скамейку. — Наша жизнь, как правило,
дерьмо полное. А если при этом рубить друг друга, особенно
хорошим людям, она становится еще хуже. Это был несчастный случай.
Паскудно, да, но такова наша судьба — брожение
от одного паскудства до другого. Потому
я и вещаю, как полоумный, о слове Фараэля, ибо оно
о том, чтобы пестовать добро. Только так можно если
не исправить, то хотя бы немного приукрасить этот
мир. Мы не боги, мы — люди, и можем совсем
немногое, но это не повод опускать руки и отдаваться
во власть пагубных страстей.
— Хаген, — проскрипел
Каспар, — Я болтать не стану, не стану
и мараться. Ты прав, все это бессмысленно. Все.
Я соберу вам в дорогу припасы, или еще чего попросите.
Но не задерживайтесь здесь дольше, чем ваш больной убийца
протянет. Надеюсь, ему чертовски больно. Надеюсь он страдает
сильнее, чем мой Руди. Надеюсь, что он промучается каждое
мгновение, что ему отмеряно, ибо ублюдок этого заслуживает.
— Каспар, я...
— Замолчи. Плевать я хотел на вас и
ваше... — он коротко вздохнул. — Завтра ты отведешь меня к телу
Руди. Мне нужно с ним проститься.
***
Прошлой ночью мы ели все вместе,
но гнетущее молчание было хуже голодного вечера. Каспар был
старым, но в тот день стал еще старше. Верманда, похожего
на труп, я еле уговорил выпить забодяженный мною отвар.
После он проклинал меня всеми богами. От зелья
он блевал и поносил, и лучше ему явно
не становилось. Пришлось заваривать ему настой из коры
ивы, что осталась у меня еще от подачки Ингольда. Новое
пойло одолело старое и немного приглушило боль.