Несмотря на глубокую ночь, я чувствую себя непривычно бодрым —
выспался за два часа дороги.
Иду через пустую вокзальную площадь. Машинально бросаю взгляд на
автобусную остановку. Их на площади несколько — две для городских
автобусов и две для пригородных. Еще есть стоянка такси, на которой
светит зеленым огоньком одинокая бежевая “Волга”.
Я гляжу на остановку, где днем забирают пассажиров пригородные
автобусы. Вижу скамейку под фонарем, а на скамейке — одинокую
обмякшую фигуру. Фигура кажется мне знакомой.
Мгновение я не верю своим глазам. Потом сворачиваю и быстро иду
к скамейке.
— Федор Игнатьевич!
Кажется, председатель спит.
Я трясу его за плечо, а он что-то бормочет, не просыпаясь. От
него сильно пахнет водкой.
— Федор Игнатьевич, что случилось?
Моя машина стоит буквально в сотне метров от скамейки. Я
поднимаю Федора Игнатьевича, пытаюсь забросить его руку себе на
шею. Его не держат ноги. Спросонок он отталкивает меня. Потом
узнает:
— Андрей?
— Поехали домой, Федор Игнатьевич, — говорю я.
— Сейчас!
Он пытается подняться.
И тут к нам подходит наряд милиции.
— Распиваем, граждане?
Понятно — мы для них выглядим, как два алкаша. Один потрезвее —
и пытается утащить своего приятеля, который нализался в
стельку.
Я показываю удостоверение — какое счастье, что оно у меня с
собой. Прошу войти в положение.
— Это наш председатель, из Черемуховки. Ребята, давайте, я его
домой отвезу. У меня машина рядом — вон она.
Милиционеры переглядываются.
— Он фронтовик, — использую я последний аргумент.
— Ну-ка, дыхни! — требует милиционер.
Я дышу ему в лицо, он недоверчиво принюхивается. Говорит
второму:
— Вроде, трезвый.
На скамейке рядом с Федором Игнатьевичем — его портфель с
бумагами. Портфель старый и потертый, но производит впечатление на
милиционеров. Они машут рукой и даже помогают мне дотащить Федора
Игнатьевича до машины.
Мы усаживаем его на пассажирское сиденье. Милиционер кладет на
колени председателю портфель.
— Спасибо, — говорю я милиционерам.
Они козыряют и уходят, а я завожу машину. Немного прогреваю
двигатель, включаю фары и осторожно трогаюсь с места. Ремней
безопасности нет и в помине — кто о них слышал в семьдесят седьмом
году?
Федор Игнатьевич тяжело наваливается плечом на дверцу. На
мгновение просыпается.
— Андрей? Андрей Иванович! А мне в райкоме… такое…