Монаха.
Все стало иначе.
Старик налег на весла, то и дело оглядываясь, пока из
хмари не проступила гнилая деревянная церковь. Вся покосившаяся,
заросшая мхом, с резными куполами, лишенными крестов. Он погреб
прямо к ней, опустив голову и не глядя по сторонам, накинув для
надежности капюшон.
Но глаза сами косили вправо. Взгляд упирался в
пропахшую дымом брезентовую ткань, рука тянулась было к лицу, чтобы
отдернуть, посмотреть.
Он удержался. Оборачивался на церковь лишь через
левое плечо, выстраивая курс. Когда нос глухо ткнулся о доски,
старик опустил весла. Вылез из лодки, оказавшись по бедро в воде, и
побрел к дверному проему.
Теперь то, что он боялся увидеть и неистово алкал, —
было слева от него, а не справа. Для надежности он поднял ладонь,
загородился ею как шторкой и вошел в церковь. В пустое деревянное
брюхо. Призрачный свет пробивался через прорехи в крыше, сквозь
огромные щели меж бревен, и пространство казалось разлинованным. По
воде, затопившей пол дьявольского храма, пошли встревоженные
круги.
Доски все еще не сгнили. Все еще держали его вес,
хоть и прогибались под ногами, пока он брел к алтарю. У небольшого
постамента он остановился. Сбросил капюшон и минуту стоял без
движения. Затем смахнул дрожащими пальцами капли пота с
морщинистого лба.
— Вот я. Вот я и пришел.
Церковь молчала. То, что дремало в жуткой колыбели на
алтаре, — не шевелилось. Он подступил ближе, поднялся на цыпочках,
заглядывая внутрь. Скорченный черный младенец никуда не делся.
Пересохший, высеченный сумасшедшим зодчим рот был разинут, словно
распахнулись лезвия секатора. Огромные кривые зубы ребенка
напомнили старику медвежий капкан.
Который жаждал.
— Сейчас, милок… — прошептал старик. Он встал над
колыбелью, снял с пояса острый нож и посмотрел на дьявольское чадо.
— Погоди…
Резать стал по старому шраму, на ладонь ниже локтя.
Задумчиво смотрел, как стекают капли в разинутый рот
младенца.
Застонала топь. Там, по ту сторону гнилых стен что-то
торопливо пробежало вокруг церкви, шлепая по воде босыми ногами.
Пропахший болиголовом ветер взметнул седые волосы.
— Ты рано… — сказал из алтаря детский голосок.
Высокий, звонкий.
Старик не смотрел туда. Он поднял глаза к потолку.
Прищурился подслеповато.
— Почему ты так рано? Я сыт. Зачем ты пришел? —
заволновался младенец.