Кто-то снаружи прошлепал к церковному входу.
Остановился на пороге.
— Зачем. Ты. Пришел? — спросил женский голос. Старик
содрогнулся. Обернулся. В проходе стояло голое, безволосое,
раздувшееся от воды существо со свисающими складками-боками, в
котором уже никак нельзя было узнать старшую дочь. Оно сутулилось,
и длинные тонкие руки касались пальцами поверхности воды. Кожа на
голове собралась в разбухшие морщины, и те, свисая, скрывали
лицо.
Старик не ответил. Он смотрел на утопленницу и
погружался в долгие омуты памяти, когда все было не так, как
сейчас. Когда не было болота. Когда у него было две замечательные
дочки, а над озером каждую субботу плыл колокольный звон и по
водным тропам из деревни шли к месту службы лодки.
— Помнишь, когда мы тут собирались? Ты, Лена, мама? —
спросил он у существа. Голос его скрипел, как старые ворота на
ветру. — С утра наряжались все. Сюда плыли. Вся деревня тут была…
Детишки играли потом. Помнишь?
— Зачем ты пришел? — спросила она. — Славик
поел.
— Славик… — сквозь зубы произнес дед. —
Славик…
Он пошел к выходу, не глядя на дочь. Остановился на
пороге. Туман окружил церковь, но кресты вокруг нее все равно были
видны. Женщины, мужчины, дети. Кого-то он привез сюда сам. Кого-то
поймали болотные твари. Кого-то позвала сама топь, и человек
собрался с утра и, ни с кем не разговаривая, ушел на лодке в
надвигающийся туман.
— Славик… — повторил он.
Утопленница встала рядом. От нее тянуло холодом, как
из погреба. Света пахла трясиной.
— Я думал, ты не тронешь сестру… — сказал он. — Семья
это важно, Светочка… Нет ничего важнее семьи…
— Славик хотел кушать.
— Да пусть он сгорит в аду, твой Славик! — не
выдержал дед. — Пусть в геенне огненной пребывает, откуда и
выбрался. Он и его блудливый отец-монах! Как ты могла, Светочек ты
мой… Как ты…
— Знаешь… Он трахал меня прямо на этой поляне, —
вдруг сказала утопленница. Подалась ближе, и старика затошнило от
ее запаха. — Трахал так, что я смеялась от счастья. И это было
важнее всего, папа. Сильнее всего. Даже когда вы его повесили, уже
через три ночи я была тут, и он входил в меня так страстно, что
звезды на небе превращались в солнца. Его семя было зелено, как
тина.
— Заткнись! Заткнись! — он обернулся к мертвячке,
скривился от ярости и потянул руки к ее шее.