— Казимир, — представился Михальский, — с большим удовольствием,
пан…
— Тадеуш Ржевутский, к вашим услугам!
— Почту за честь, пан Ржевутский, но прежде исполню свое
поручение.
— Конечно-конечно, служба превыше всего!
Отвязавшись он назойливого шляхтича, Корнилий двинулся дальше.
Польский лагерь гудел, как будто в нем проходила ярмарка. Всюду
сновало множества народу: жолнежи, маркитанты, слуги, евреи. Одни
хотели что-то продать, другие что-то купить. Прочим было просто
нечем заняться, и они слонялись без всякого дела.
— Ваша милость, — остановил его какой-то расхристанный
забулдыга. — Не желаете ли приобрести коня?
— Откуда он у тебя?
— Ваша правда, — охотно согласился тот, — коня у меня
действительно нет, но он есть у моего приятеля. И тот непременно
хочет его продать! А лошадь у него, доложу я вам, совершенно
великолепных статей. И не в обиду будь сказано вашей милости, но
ваша-то похуже будет.
— И что же будет делать твой приятель, оставшись пешим?
— Сказать по правде, он мне никакой не приятель и вообще большая
свинья! Ни к чему ему такой хороший конь, а вот вашей милости
совсем не пристало ездить на том, что у вас под седлом.
— А этот человек знает, что ты хочешь продать его коня?
— Да господь с вами! Я же говорю, что человечишко-то он
скверный, и на уме у него только дурное. Так что зачем ему об этом
знать?
— Нет, пожалуй, я не стану покупать его лошадь, — покачал
головой Михальский, подивившись подобной логике. — Лучше скажи мне,
нет ли тут где местечка, чтобы благородный шляхтич мог пропустить
стаканчик вина без ущерба своей чести?
— Есть, как не быть, если позволите, я провожу вашу милость.
— Ну, проводи, если так.
Скоро забулдыга довел Михальского и его людей до походного
шинка, представлявшего собой два огромных воза, между которыми
помещалось несколько лавок. Рядом на тагане стоял большой котел, в
котором булькало какое-то варево. Шинкарь, поймав на лету монету,
поклонился и тут же подал посетителям больший жбан с вином и
кое-какую закуску. Провожатый смотрел на поданный им напиток с
таким вожделением, что Корнилий приказал одному из своих спутников
плеснуть немного и ему. Тот с благодарностью принял чашу и тут же
припал к ней, как путник в пустыне припадает к живительной
влаге.
— Благослови вас дева Мария, благородный пан! — поблагодарил он
Михальского, с сожалением отставив пустую посуду.