Драгуны расступились, и грозный начальник посмотрел на едва не
схваченную ими девушку. Щербатов, к которому так и не вернулся дар
речи, тоже посмотрел туда и едва не застонал от нескладности
происходящего. Незнакомка была чудо как хороша! Глаза ее горели
яростным огнем, высокая грудь под шелком летника прерывисто
вздымалась, и вся она казалась неистовой девой-воительницей из
сказки. Но то, что случилось дальше, было еще удивительнее: увидев
Панина, она сразу успокоилась и, приняв будничный вид, кротко
поклонилась. Дмитрий удивленно перевел взгляд на своего командира,
но тот, похоже, был удивлен еще больше.
— Здравствуй, Федор Семенович, — певуче пропела девица
поручику.
— Здрав-ствуй… — сглотнул пересохшим ртом поручик.
— Каково поживаешь, как твои детки, как Ефросинья Ефимовна?
Давно ее не видала...
— Слава богу, хорошо… — ошарашенно отозвался тот.
— А меня вот тут ратники царские ловили, не иначе в Туретчину
продать хотели!
— Щербатов! — строго сказал Панин, к которому вернулось
самообладание, — собирай своих людей, и дуйте в слободу. А ежели вы
об сем конфузе кому хоть под пыткой, хоть на исповеди расскажете,
то вас даже сам господь бог не спасет! Внял ли?
Ничего не понимающий Дмитрий поклонился и повел своих
подчиненных назад. Вернувшись в лагерь, он прежде всего велел
выпороть не в меру деятельного холопа. Не понимающий, за что его
наказывают, Митрошка орал благим матом, а драгуны, видимо,
опасаясь, что и им достанется, секли его плетями, боязливо
оглядываясь на грозного начальника. Более княжича в дозор не
назначали и новиков обучать не велели.
— Что вы говорите — удивленно переспросил я, — вот прямо так, из
пистолета?
Вельяминов в ответ обреченно кивнул, а я, не в силах более
сдерживаться, заржал, как десять жеребцов из мекленбургских
конюшен.
— Драгуны, блин, ратники царские! — смеялся я над рассказом
своего ближника, — а их — девчонка!.. Нет, я не могу!..
— Тебе смешно, государь, — насупился окольничий, — а мне
каково?
— А чего тебе? — отозвался я, немного успокоившись и вытирая
заслезившиеся от бурного веселья глаза.
— Так ведь она мне сестра! — взорвался Никита. — Что люди
скажут? Как я им в глаза смотреть буду?
— Да ладно, кто узнает то?
— А вот все и узнают! Не нынче, так завтра, не завтра, так
послезавтра, а проведают о позоре моем. Это хорошо еще, что их
Панин встретил, а не кто иной, а то ведь уже бы вся Москва
судачила!