— Тогда мы заберём всё, что найдём! — сказал мелкий разбойник и
достал из-за спины сложенный мешок.
— Эй! — окликнул я его.
— Да, пацан?
— Я вас запомнил. И за то, что сейчас происходит, в будущем
спрошу.
— Конечно, пацан. А пока — постой в уголке.
На этот раз мы действительно ничего не могли сделать. Улыбаясь,
здоровяк расставил руки и оттеснил нас с матерью в дальний угол
дома, не обращая внимания на мои попытки устоять на месте — против
него я был не сильнее котенка.
Из угла мы смотрели, как мелкий разбойник с ужасающей скоростью
проносится по нашей кухне, собирая всю еду в мешок.
После того как они ушли, у нас дома не осталось ни специй, ни
круп.
Обычно в это время мама уходила на работу, но сейчас она села на
табуретку, привалившись к спинке так, словно у неё больше не
осталось сил. Она опустила руки и смотрела в одну точку.
— Когда я просила соседей донести тебя до целителя, я даже
подумать не могла, что он окажется настолько… — голос мамы дрогнул.
— Что счёт за твоё лечение будет настолько неподъёмным. И тем более
я не рассчитывала, что они опустятся до того, чтобы забирать еду у
бедняков. Никто прежде не опускался до такого. Никто…
Я молчал. Мне нечего было сказать: мы влипли, и нам нужно было
придумать выход из ситуации.
Тогда мама посмотрела на меня с той же самой безнадёжной тоской
во взгляде и произнесла:
— Ты должен сходить к брату.
Это было совсем не то, что мне хотелось услышать. С братом Китт,
похоже, с самого рождения был на ножах. Они никогда не понимали
друг друга, у них не было общих интересов. Китт не стремился
разговаривать с братом, и тот тоже не особо желал общения. Они были
разными.
Если Китт мечтал стать могущественным практиком, человеком,
которого никто не сможет заставить делать что-то против его воли,
то брат посвящал всё своё время учёбе. Мать выучила читать и писать
сначала его, потом Китта. Но брат на этом не остановился. Именно он
таскал домой всякие непонятные дощечки с надписями, куски
пергамента, и постоянно возился с ними. Однажды Китт, любопытства
ради, залез в его шкаф и едва не перевернул чернильницу. Крика
тогда было столько, что парнишка думал, у него лопнут или
закровоточат уши.
Они никогда не понимали друг друга и даже не стремились
понять.
Но самое главное — я был твёрдо уверен: брат нам никак не
поможет. Он ненавидел Китта, а значит — меня лютой ненавистью. Китт
никогда не видел от него ничего хорошего или доброго. Если с мамой
он обращался нормально, то с Киттом если и разговаривал, то
исключительно сквозь зубы. В общем, я уверен: мой поход к нему
ничем хорошим не закончится.