– Хороша бабенция, – буркнул голос за
стенкой.
– Я б завалил, ей-бо… Что скажешь,
Тони? Пока кэп-то не видит. Он, поди, за тем же самым к хозяйке
попёрся, успеем!
– Сдурел? – крякнул второй, судя по
голосу – постарше.
– А чё?
– А то. Не положено. Кэп у нас
законник, а по закону, знаешь как? Пока баба не осуждена, да ещё
дворянка – она, считай, невиноватая ни в чём и под законом ходит.
Боже сохрани хочь глянуть не так: по судам потом затаскает! Вот
погоди, приговорят – перед исполнением на всю ночь нам отдадут,
наиграешься.
– Точно?
– Что б мне пропасть, ежели вру.
– Так ить… не одни мы в гарнизоне, и
кроме нас желающие найдутся.
– И чё? Её не убудет, а куда добро
беречь, если утром в расход?
Марта застыла, не успев натянуть
тоненькие, отороченные кружевом штанишки. Трясущимися руками
машинально завершила начатое, да так и оцепенела, завернув юбки
выше колен.
– Да, вот ещё что… – голос второго,
судя по всему – более опытного стража, многозначительно понизился.
– Ты, брат, этого… того… хотелку-то свою пока припрячь. Ишь,
глаза-то замаслились! Не вздумай её щипать там или лапать, а то
допрыгаешься.
– А чё?
– А то. Херцог наш, конечно,
крутенёк, да, однако же, мущщина, на баб податлив; и хоть на сучку
свою сердит… всё может статься. Глядишь – ублажит его, расстарается
и снова в силу войдёт, ведь он, хоть суров, херцог-то, но,
сказывают, отходчив. Ну, посечёт, ну, помучает, да и простит. Вот и
подумай своей башкой, кого эта мамзелька припомнит, чуть в себя
придёт?
– Кого?
– Болван! Того, кто её хоть пальцем
тронул, пока она в немилости была; уж это как пить дать, всех
соберёт, я эту породу знаю. С виду ангелица, а в душе… Сучка
благородная, одно слово. Не связывайся.
Зависла пауза. Марта, чуть дыша,
оправляла платье.
– Ото ж, – неуверенно пробормотал
тот, что моложе.– Всё-то ты знаешь… А ну, как не нажалуется?
Тот, что учил товарища жизни,
сплюнул.
– Я предупредил. Смотри, сам вместо
неё на кол сядешь! Ему всё едино, кто на нём, честный солдат или
шалава благородная. Не маленький, сам думай.
На пути в возок Марту пошатывало от
ужаса. Ноги не несли. Капитан, глянув ей в лицо, подставил
локоть.
– Обопритесь на мою руку, сударыня, –
сказал учтиво и помог: и на подножку ступить, и в возок залезть. И
связывать больше не приказывал, хоть по-прежнему не спускал глаз.
Остаток пути Марта молчала, даже не из-за угрозы кляпа, а от комка,
застрявшего в горле. Значит, герцог и есть разгневанный супруг?
Страшно было неимоверно. И будь она в самом деле из благородных –
уже давно лежала бы без чувств, ибо, по словам женщин и девушек,
прислуживающих иногда в баронском замке, у барышень и у знатных дам
есть такая манера – то и дело в обморок брякаться, это признак души
чувствительной и нежной… А ещё корсеты виноваты, которые так
сжимают, что у девочек груди не растут, как положено, а остаются
крошечными. Потому-то бароны да прочие господа любят за
деревенскими девками охотиться – у тех без корсетов богатств-то
женских куда больше.