…Дверь распахнулась, едва не
снесённая с петель сильным ударом. Марта зачарованно, не в силах
двинуться с места, как в страшном сне, смотрела на чёрный силуэт
мужчины, облачённого в доспехи. В спину ему светило солнце, лица
было не разобрать, лишь блеснули белки глаз, странно отливающие
синим. Ужасный человек надвигался, как рок. Судьба. Смерть.
Лязгнуло вынимаемое из ножен
железо.
– Подымайтесь, ваша светлость, –
спокойно сказал приятный мужской голос. – Именем закона вы
арестованы.
Возок был закрытый, душный, на
высоких колёсах со странными упругими накладками. Не трясся, не
выматывал душу, а мягко покачивался; однако после получаса такой
езды Марту замутило. Впрочем, хуже всего была даже не тошнота,
ранее неведомая крепкой деревенской девушке, и не то, что с неё всю
дорогу не спускал глаз рослый мужчина в кирасе и при тяжёлой
трёхгранной шпаге, такой внушительной, что на клинок, как на
вертел, можно было наколоть и без того насмерть запуганную девушку.
Самой скверной была деревянная груша во рту, которая, казалось, с
каждой минутой всё больше распухала от слюны, и ту приходилось
сглатывать. И ещё – тошнотворный привкус дёгтя и чужих ртов, и
впивающиеся в скулы тонкие кожаные ремешки, туго стянутые на
больном затылке и не дающие кляпу отпасть, если попытаешься
вытолкнуть его языком.
Из-за этого-то кляпа она не то, что
оправдаться – пикнуть не успела. Там, в избушке, сообщив, что она
арестована, незнакомец чуть посторонился, и в дверцу протиснулись
ещё два дюжих молодца. Потеряв от страха дар речи, Марта попыталась
отползти, но её живо подхватили под руки и выволокли из халупы на
белый свет, на зелёную траву, выставив на обозрение двух десятков
вооружённых мужчин, что к тому времени окружили поляну. Куда бы
Марта ни повернулась – в голову ей глядели дула пистолетов.
Статный и мужественный капитан
рейтаров бесстрастно оглядел бледную, как мел, девчонку, хватающую
ртом воздух, и пожал плечами. Дело есть дело. Он лишь выполняет
свой долг. По его знаку один из державших Марту, стянув зубами
перчатку, резко и больно ткнул острым грязным ногтем под нижнюю
челюсть, а когда та, невольно ахнула – умело загнал в
приоткрывшийся рот деревянный шар, на шершавых боках которого
имелось уже немало отметин. От чужих зубов. Затем, не давая
опомниться, споро перехватил девичьи руки верёвкой.