Он поймал себя в пространстве, в нескольких из множества доступных измерений, лежащим на кровати и водящим своим водянистым, как непереваренные овощи, языком по другим деснам, как рукой ребенка в деактивированном канале. Ты пустая, точно дитя; босая, как фальшь для его глаз. И не пересчитать количество зависимостей, которыми он мог заразить через слюну сейчас же. Он не стал и не хотел. Артюр вроде бы нуждался в ней, укутанной в веру в неслучайность встречи. Я не раз слышал, что шрами, ожоги, родимые пятна могут быть сексуальны. Так попробуй захотеть меня с сочащимся гноем на сгибе руки.
Ты и я плещемся в ванной, тебе страшно. Чтобы тебя успокоить, я начинаю рассказывать истории из своего необъятного детства, которым я богат, тем самым своими лощеными словами вызывая неподдельный интерес. Все хорошо, любимая. Если ты боишься сделать это здесь, мы можем уйти в сам номер и совершить это на глазах у всех.
Вокруг них, во всех углах этой огромной комнаты происходило зачатие новых жизней – торжество скупого смысла и этой реальности. Он берет ее за шею нежностью Анны Герман и спиной ведет на балкон, на его карниз, думая лишь о том, как в моменте проявить всю ту любовь, которой был единожды вознагражден. При мне ты всегда шагала назад. В разуме имеет место лишь данность, она же понимание, что у каждого чуда первого или глубоко забытого восприятия все равно не изъять прощание с ним.
На узком балконе он плавно наклоняет ее ближе к свежему асфальту на дороге, по сути, потустороннего мира. Дождь с Атлантики, а не она, заливает слезами его руку. Она влюблена, ей не больно. Она доверяет, хотя еще в детстве ты боялась каждый шорох. И в глазах ее темно не из-за запасов воздуха, а его такого непостигаемого и узнаваемого темного лика. Он затмевает.
Плачешь? Зачем?
Если тебе кажется, что ты раскусила меня, желающего казаться удручающим, кем я на самом деле не являюсь, то нет. Я мечтал, чтобы ты хотела меня таким. В мире со средней продолжительностью жизни, где вдохновение кормят желанием жить или умереть, моя вымученная графитовая скука и есть та возбуждающая экзотика. Пока мы внутри этой книги, я люблю тебя, сколько я хочу. Девять дней, шесть с половиной минут. Мурашки на твоей коже для меня как азбука Брайля.
Достигнув того же градуса наклона, что сумел измерить в ее крови через кожу, он остановился, заметив вывеску Tabac. Давно же он не употреблял чего-то номинально законного. Резко ступив в комнату, он подобрал чью-то тлеющую сигарету ради того, чтобы это маленькое действие вернуло едва слышимый запах его мечт, хотя бы его. Всего на секунду детский смех с улицы смешался с синим пламенем сухого спирта и с женскими стонами, приглушенными, будто бы из глубины бассейна. Я как наблюдатель нахожу это странным, ведь все спят. Но здесь никогда не утверждается обратного.