— Мама, - снова на своих визгливых нотах заорала Марика и
получила очень точный удар ковшом прямо в скулу. Завыла, убежала за
свою занавеску, выкинула оттуда грязную рубаху и принялась выть. В
голос ей подвывал ребенок.
Я решила больше не отсвечивать. Чужую грязь надевать хотелось
еще меньше. Решила позже постирать или хоть вывесить на улицу,
чтобы просвежить. А пока быстро натянула платье, пришила к зипуну
оторванные веревочки, осмотрела изорванный лиф снятого платья,
оторвала от него рукава и намотала на голые ноги. Потом натянула
сапоги. Стало приятнее, да и болтаться перестали.
— Неси солому, - услышав, что я вышла, сказал Бартал. Его я
боялась тоже. Эта компания походила на семью из фильма ужасов.
Каждый нес в себе какое-то сумасшествие и угрозу. И, как это обычно
бывает по сценарию, самый спокойный в результате оказывался всегда
самым страшным.
Бартал спокойно показал кусок старого покрывала, в котором носят
солому и сено. Я поняла, как им пользоваться, и сходила раз пять с
этим узлом на спине от сеновала до загона. Потом он принимал от
меня ведро со снегом в дверном проеме, когда я набирала одно за
другим, и, видимо, отнес меня в дом, когда упала без сознания.
Очнулась я на своей лавке. Все сидели за столом и ели. Орал
младенец на руках Марики. Видимо, он меня и разбудил.
— Иди покорми его, - тихо сказала мне хозяйка дома.
— Я падаю от голода. Хотите, чтобы выронила его?
— Накорми его, потом поешь сама. Сколько влезет, - ответила она,
теряя терпение.
Я взяла ребенка от пустой груди Марики. Та сунула ее в платье и
принялась махать ложкой быстрее прежнего. Я прошла с ним в ее
спальню. Когда она начала верещать, раздался рык Фабы, и все
притихли.
Откуда в этом еле живом тельце берется молоко, я не понимала.
Если считать, что я встала в восемь часов, то сейчас должно было
быть часов одиннадцать. Меньше быть просто не могло. Зимой рассвет
не начинается раньше.
Утром эти дети опустошили меня досуха, а сейчас, как только
малыш принялся за грудь, из второй полилось рекой. В комнату один
за другим прошла пара близнецов, залезли на кровать и принялись
драться за вторую грудь. Становилось легче. Когда все трое уснули,
я завязала шнуровку на платье, вынула из кармана расческу, с
огромным трудом расчесала волосы. Вьющиеся, светлые, чуть ниже
плеч. Завязала их полоской ткани, оторванной от тряпки, и вышла в
кухню. Все пили из огромных глиняных чашек дымящийся отвар в
прикуску с грязными от угля лепешками.