— Во
сколько и что? — поднимая палец, уточнил сосед. — Время указывай,
когда жена, а когда чердак.
Натан
понятия не имел о временных промежутках, ему казалось, что всё
происходящее — бессмыслица, продолжение оксюморона, в который его
ввергла неверная Настя, и с тех пор нормальная жизнь уже не
возвращалась, забыв о Натане, как о мелочной потере. Впрочем,
спорить он не стал и от фонаря поставил в отчёте час ночи и
полтретьего.
Едва
его приняли в уютную компанию шарлатанов и безумцев — чужие сонные
отчёты покатились снежным комом. Ими команда делилась, по-семейному
сидя на вкусовых сосочках вокруг огромного рта анабиозного
моллюска.
—
В одиннадцать тридцать я увидел ксеносвинью на коньках, — читал
очкарик Ли, обладатель раскосых глаз и длинной, тонкой бороды, а ля
император. — Она на скорости пробила Великую Стену и скрылась в
Китае. Я заглянул в дыру, проделанную её могучим телом, и оказался
в комнате с самоваром, за коим сидели оная свинья с петухом в
серьгах и кимоно.
—
Пиздишь, мой косоглазый побратим, — перебил его Василий.
—
Когда мы вынуждены слушать ваши собственные влажные мечты о
фелляции — так это сон, но когда вы слышите чужое приличное
сновидение — рассказчик, безусловно, лжёт, — с неприязнью ответил
Ли.
В эту
ночную смену Натан попал вместе с чешским экстрасенсом Петером,
человеком высокомерным и неприятным, презирающим научных
сотрудников — он единственный из всей команды не имел профильного
образования, зато гордо носил титул победителя шоу экстрасенсов,
где, якобы, безошибочно нашёл преступника по фото с места
преступления, отчего теперь носил кличку
Нострадамус.
— У
тебя могущественный враг, — сказал ручейный Нострадамус Натану
вместо приветствия при первой же встрече. — Вижу, ждёт тебя впереди
экзистенциальный криз, большое испытание, возможно —
смертельное.
—
Когда рак на горе свистнет? — с ухмылкой спросил Натан, думая, что
это расплывчатое предсказание применимо к кому угодно в его личной
ситуации: покопавшись в памяти, любой человек найдёт кого-нибудь на
роль врага, отыщет и причину для вероятного
криза.
Кажется, недоверие чеха
оскорбило.
—
Раки не свистят, — буркнул Петер, и больше на отвлечённые темы не
заговаривал.
Они сменили дневную группу ровно в десять
вечера и оба легли навзничь, уткнувшись бородами в инертные усы
цефалота-крошки, обители ноль-первого. Натан думал о Костике, о
доме, к которому ещё не успел привыкнуть, и за которым не успел
соскучиться, о том, что не кормил сегодня губок, хорошо бы, чтоб
парни насыпали им рыбы. Он стал думать о рыбе, и постепенно
опустился в сон, в котором рыбачил на закидную удочку под ясными
лучами утреннего солнца. Вдруг нечто огромное клюнуло на крючок,
потянуло сильно, и утащило Натана с песчаного берега в воду. Он
намотал на рукав закидушку и пытался вытащить свою добычу, но и
рыба поймала Натана: потянула в глубину, в самый омут. Натан
подумал во сне, что не видел добычу, может и не рыба это вовсе, а
реликтовый крокодил или даже разумный абориген. Он задыхался в
воде, пытаясь распутать леску, наконец сбросил её вместе с курткой,
всплыл — а на дворе уже ночь, хотя ловил утром. Он выбрался на
берег и стоял в темноте, холодный и мокрый, почему-то весь в чешуе,
сам как рыба, и чешуйки в лунном свете отблёскивали серебром. Натан
огляделся — берег пропал, он снова был на работе, чешуя
превратилась в защитный комбез, а вода — в усики цефалота, но сон
продолжался, пусть и сменил тональность: створка моллюска, она же —
стена комнаты, водянисто пошла рябью перед его глазами, как бывает
лишь во сне. Нечто прозрачное и жидкое, едва заметное лишь по
движению воздуха, протекло бесшумно и плавно, и Натан тут же
потерял свою странную визуальную цель, призрак, галлюцинацию. Он
протёр глаза кулаками и чуточку привстал, повернувшись.