Получил Вован срок, приехал на лагерь — а в карьере стоит родной
брат его Оззика, экскаватор Мицубиси, за рулём которого Вован
дороги и ложил, и клал. Он обрадовался Оззику, как родному, и
теперь копал, расширяя, карьер. Хоть какая-то иллюзия прежней
жизни.
Дорывались обычно до мраморной стены,
чистили её от левых пород, откалывали большой кусок и поднимали
краном. Взрывчатку не использовали, чтоб не повредить камень. А под
ней жильный мрамор шёл вперемешку с глиной и левыми породами, одной
из левых пород, а-ха-хах, янтарь и был. Потом глину с мелкими
камнями и песком, вывернутую ковшом, зеки увозили на тачках в
сторону, там мыли из помпы, янтарь выбирали и сдавали.
—
Обед! — крикнул бригадир по внутренней связи, махнул рукой пару
раз, чтоб зекам в размывке было видно, и Вован заглушил экскаватор,
виртуозно, как только он умел, приподняв ковш.
Он
выбрался из кабины, оглянулся на Оззика, попутно расстёгивая каску,
и вдруг притормозил, не торопяськ полевой лагерной
кухне.
Последним рывком ковш подцепил глыбу
камня, да на поверхность и вывернул. Сколотый правый бок в лучах
полуденного солнца отблескивал золотом, светился медовой
прозрачностью, манил искрами неведомых глубин, и челюсть у Вована
отвисла — он в жизни не видал такой янтарной махины. Дрожа и потея,
он приблизился и как баран уставился на прозрачные переливы
застывшего в смоле огня и солнечного света. За годы отсидки он
всякого янтаря повидал, но такого светящегося — нет. И там, внутри,
что-то было. Крохотная фигурка, замершая в вечном смоляном сне,
древний богомол, вздернув лапки, увяз в смоле, да так и
сохранился.
Вован
присел на корточки и ладонью огладил глыбу, как любимую бабу,
очищая от мусора. Глыба была округлой и уже шлифованной, словно
волны катали её много лет, как леденец во рту, пока не погребли в
илистом дне давно умершего моря. Гладкая и славная вся, кроме места
скола. Открошенный кусок лежал тут же, рука сама по себе потянулась
к нему, схватила тонкий скол поменьше кофейного блюдца и сунула у
карман спецовки. От этого простого действия радость и чувство
победы переполнили Вована до краёв, и он закричал дурным
голосом:
—
Мать твою! Твою мать сука за ногу!!! Э-эй, сюда, люди! Эге-гэ-эй!
Все сюда-а!!!
Он
махал руками, прыгал и смеялся, ликовал, словно глыба достанется
именно ему, хотя её полагалось немедленно сдать за жалкие гроши и
настоящий барыш возьмёт кум. Но и эти выплаты — гигантская сумма по
лагерным меркам, и Вован вовсю приплясывал, предвкушая сладкие
лагерные бонусы за такую славную добычу.