Понятно, Гордей, исполнительный десятник царевой стражи, ничего
этого не сделал, а продолжил шагать по коридору, пытаясь
вглядываться во тьму, но худо видя даже рассветные лучи в
оконцах.
Поутру он был вызван к царю. Впопад ли отвечал на царские
вопросы – того десятник не помнит. Дорофей, вглядевшись в лицо
стражника, сказал тревожно:
– А ступай-ка ты домой. Отлежись как следует. Потом
доложишься...
* * *
Дома жена только глянула мужу в лицо – ахнула и помчалась
стелить ему постель. Гордей вяло возражал: мол, с чего это он
валяться будет среди бела дня. Но Ульяна Тимофеевна только тогда
тиха да покорна, когда с мужем согласна... хорошо, согласна она
почти всегда. Но если уж видит, что муж лицом побелел так, что и не
узнать... и вообще, в чем только душа держится... тут уж ей лучше
не перечить!
Сенька, который с первого дня так и прижился в доме у Гордея,
проникся тревогой хозяйки и тоже сунулся укладывать десятника и
сапоги с него стаскивать. Но Гордей велел ему бежать за прочими
стражниками их десятка. Потолковать надо!
Умчался Сенька, а Ульяна мужа все-таки уложила и на лоб ему
приспособила мокрую холодную тряпку. Полегчало. Но заметил
наблюдательный Гордей: не тогда боль пропадала, когда Ульяна меняла
согревшуюся тряпку на другую, похолоднее, а тогда, когда рука жены
ему на лоб ложилась. Словно Ульянушка ладонью чужую порчу
стирала.
Не заметил, как и уснул. Проснулся, когда солнце к закату
понемногу начало клониться.
Гордей осерчал было на жену за то, что не разбудила. Но Ульяна
возразила: мол, всё равно Сенька не сразу стражников собрал. Булата
до сих пор и не нашел. Что с него, с Булата, возьмешь –
невидимка!
Вскоре наконец собрались все стражники, даже Булат нашелся.
Гордей уже сидел за столом и пил горячее молоко с ромашкой и медом.
Жена сказала: это хорошо силы возвращает.
Гостям Ульяна Тимофеевна поклонилась, поставила на стол большое
блюдо с блинами, которые подогрела в печи, принесла на подносе
сулею медовухи и чарочки на всех. После этого села в уголок и в
беседу стражников не вмешивалась. Вроде как сама невидимкой стала,
не хуже Булата.
Мирошка тут же принялся уписывать блин за блином. Остальные к
угощению почти не притронулись: слушали рассказ десятника. Впрочем,
и Мирошка тоже слушал, хоть и жевал. Это Мирошке всегда удавалось –
одновременно жевать и дело делать.