И Гарри шагнул, и прошёл туда, в темноту.
Он рухнул с высоты где-то в полтора фута[23], чуть не упал,
пошатнулся, но всё-таки устоял на ногах. Темнота сменилась ярким
солнечным светом.
Осмотревшись вокруг, Гарри увидел оживлённую городскую улицу. Он
не знал наверняка, где очутился — был ли это Лондон? возможно — но
в одном не оставалось сомнений: это было прошлое. Старомодно одетые
люди шагали куда-то по своим делам, совершенно не обращая внимания
на Гарри, катился по рельсам угловатый древний трамвай и тележку
молочника тащила настоящая живая лошадь — низенькая тощая скотинка
мышастой масти.
— Пойдём, — властно сказал кто-то совсем рядом, и Гарри
оглянулся.
Он не был тёплым. Ни голос, ни он сам: высокий,
красивый, надменный, опасный — какой угодно, только не тёплый. И
всё равно каким-то непостижимым образом он выглядел и звучал в
точности как старший брат. Гарри обнаружил, что не может сдвинуться
с места.
Том, уже шагнувший было прочь, остановился, развернулся и окинул
Гарри внимательным взглядом. Гарри только и мог, что таращиться в
ответ. Его очки запотели. Лицо Тома приобрело выражение тихого
веселья, в глубине которого скрывалась небольшая садистская нота.
Он приподнял бровь.
— А ты всё продолжаешь удивлять, не так ли? Знаешь, многие
способны распознать совершенство, когда его видят, но ты
действительно первый, кто заплакал.
И это было… настолько по-томовски, что сердце Гарри разбилось.
Снова.
— Могу я до тебя дотронутся? — выдавил он.
Ему так хотелось обнять Тома — но тот покачал головой, всё ещё
слегка улыбаясь.
— Не получится. Мы внутри воспоминания — ни тебя, ни меня здесь
по-настоящему нет. А меня нет и вовсе нигде. Я даже не призрак.
Гарри издал нечленораздельный протестующий звук; на большее его
не хватило. Он имел в виду другое, он спрашивал о другом —
о дозволении, потому что Том определённо был не из тех,
кто поощряет хватать себя в охапку без предварительно озвученного
согласия. Но Том то ли не понял его, то ли понял слишком уж хорошо
— и ответил ему о возможности. Об отсутствии возможности.
Гарри бы предпочёл запрет.
— Иди за мной, — повторил Том, — я тебе кое-что покажу.
Слово «высокий» недостаточно описывало его — он буквально
заслонял от Гарри солнце. На каждый его шаг приходилось по два шага
Гарри, что заставляло не идти, а фактически бежать трусцой, точно
Гарри был коротконогой маленькой собачкой, вроде шпица. Мантия —
длинная, чёрная, летящая — развевалась при ходьбе. На брюках были
заутюжены образцовые стрелки, из выреза пуловера выглядывал галстук
с аккуратно завязанным узлом, начищенные «оксфорды» блестели.
Свесившаяся на лоб волнистая прядь подпрыгивала при движении. Он
выглядел идеально, лучше, чем Гарри себе воображал, лучше, чем кто
бы то ни было.