Он удалился в одну из многочисленных дверей в дальней стене
банковского зала, но вскорости вернулся, приведя с собой ещё одного
гоблина, смуглого, раскосого и бородатого.
— Грипхук вас проводит.
Грипхук повёл Гарри в другую дверь, за которой неожиданно
обнаружился туннель, чем-то напоминающий то ли шахту, то ли метро —
грубо оббитые скальные стены и рельсы на полу, по которым,
отзываясь на свист гоблина, сама собой подъехала пустая вагонетка.
Она оказалась ничем иным, как здешним транспортом. Гарри задумался
— как далеко простирается проход, сколько таких здесь всего, и где
вообще всё это помещается? Снаружи здание банка не выглядело
большим, и Гарри мог бы поклясться, что вниз они не спускались.
Тележка ехала и ехала, словно в одной из видеоигр Дадли, на
стенах скального коридора горели факелы, с потолка свешивались
сталактиты, на полу периодически появлялись лужи, а один раз — и
целое озеро с пугающе-чёрной водой. Наконец, они остановились рядом
с низенькой невзрачной дверью. Гарри, отчаянно робея и при том
сгорая от нетерпения, отпер её своим маленьким ключом.
Внутри было золото. Настоящая гора — Гарри сразу вспомнилась та
притча о сквибах, рассказанная Томом.
— Грипхук, скажите… вы ведь должны знать. Сколько здесь
всего?
— Пятьдесят тысяч шестьсот двадцать пять галеонов, — проскрипел
дотоле молчавший Грипхук, — считая и монеты меньшего номинала,
разумеется.
Да, по углам были и кучки серебра — Гарри их поначалу не заметил
— и медные, тускло блестевшие, кружочки.
«Хватит на всю жизнь…»
Гарри, будто наяву, услышал голос Тома; в подземной тишине
иллюзия была столь полной, что казалось — обернись, и увидишь
высоченную фигуру, замершую за спиной.
«…но ключ от сейфа в «Гринготтсе» потерян — и ребёнок, владея
состоянием, которое могло бы его полностью обеспечить, остаётся
нищим…»
— Откуда они у меня?
— От ваших родителей; точнее — от отца. А у него — от его
родителей, и так далее. Отличные клиенты, весь ваш род, мистер
Поттер, если хотите знать моё мнение.
Гарри лишь молча, зачарованно кивнул.
Он получал всю жизнь одни только объедки и обноски. Жил в
чулане, слушая попрёки каждой коркой хлеба. Из милости, как
говорили ему всегда. А тем временем у него было — это.
Ослепительная ярость, белая, как самый яркий свет, горячая, как
капающий металл, рождалась где-то в глубине сознания. Его ум был
пуст, рассеян, полон странного блуждающего эха.