— Третье. Все оружие, находящееся ныне на Ахульго, забирается
как трофеи.
— Это позор! – закричали мюриды. – От нас хотят безоговорочной
капитуляции.
— Четвертое. Оба Ахульго считать на вечные времена землею
императора Российского, и горцам на ней без дозволения не
селиться.
Пулло закончил. С легким поклоном головы передал Шамилю листок
бумаги. Мюриды продолжали шуметь, сжимая оружие все крепче и
крепче. От их взглядов можно было прикуривать.
— Сейчас они кинутся на нас! – с тревогой, но бодро сказал
капитан Вольф. Он напросился на эту встречу, несмотря на свои раны.
И, по-моему, об этом не жалел: опасность его бодрила.
Пулло поспешил разрядить обстановку. Использовал домашние
заготовки.
— Имаму не о чем беспокоиться. В русском лагере ему ничто не
угрожает. Что же касается его дальнейшего местожительства, это
обсуждаемый вопрос. Шамиль может временно поселиться или в
Ставрополе, или в аулах, чьи старшины известны преданностью нашей
власти. В Умахан-Юрте или в Больших Кулларах, или в Самашках…
Шамиль продолжал молчать. Прежде чем он ответил, вмешался его
дядя, представившийся Бартиханом:
— По нашему обычаю, прежде чем принять решение, нужно
посоветоваться с учеными и старыми людьми, которые здесь
отсутствуют. Мы вернемся в аул и их спросим.
— Вечные их отговорки! – в сердцах бросил Пулло. – Скажите им,
Константин Спиридонович, что у них сутки, чтобы определиться.
Не успел я перевести эти слова, как раздался напевные звуки
азана. Мулла в ауле возвестил, что пришло время намаза.
— Почему так рано? – удивился генерал.
Шамиль встал и произнес единственные слова за все время
переговоров:
— Нет речей после призыва на молитву.
Он, не прощаясь, удалился, не среагировав на мои слова о сутках
на принятие решения.
— Что все это значит?! Что за игры?! – разъярился Пулло.
Я пожал плечами.
— Похоже, нам стоит удалиться.
— Он что, рассчитывал, что мы повторим ошибку Клюгенау? –
удивился Вольф. – Напрасно мы ждали успеха от личного свидания. Нам
уделили всего полчаса.
Я смотрел в спину уходящего Шамиля, этого великого человека, и
не мог прийти в себя от собственного же вывода. Я бы мог его
предостеречь. Рассказать, если он меня выслушает (что крайне
сомнительно), о печальном конце, который его ждет. О предательстве
самых близких. О вынужденной сдаче в плен. Об унизительном
существовании на правах почетного пленника под опекой пристава и о
царской пенсии, которую он примет. О крушении дела всей его жизни и
сложном отношении потомков. Мог бы, но не стану! Остановись сейчас
Шамиль, на его место придет другой. Призывать к благоразумию нужно
не его, а множество тех, кто в Дагестане и Чечне живет одной войной
и вовлекает в нее других, часто вопреки их желанию. А Шамиль? Как
лишить надежды того, кто своими руками, своей волей, своей энергией
сотворит немыслимое?! Сможет долгими годами бороться с одной из
могущественных стран мира. Заставит с собой считаться, бояться и
пытаться с ним договариваться. Создаст свой имамат – исламское
государство, пусть и обреченное. Сам! Поднявшись из самых низов.
Одним лишь своими знаниями, талантом, гением стратега, политика и
дипломата, харизмой – всем тем, что я, благодаря неведомой мне
силе, смог наблюдать воочию. И не мне его предостерегать или
поучать. И в спину ему стрелять не стану, как готов был поступить с
Сефер-беем…