Вася. Ахульго, 17-18 августа 1839 года.
Ровно в час дня Шамиль выкинул белый флаг, видя решимость
русских и осознав, что удержать Новый Ахульго не выйдет. Слишком
мощной вышла артподготовка и сеча в передовых укреплениях. Сотни
мюридов расстались с жизнью. Их место заняли женщины,
переодевшиеся, по примеру сестры Сурхая, в черкески и папахи. Лишь
белые чалмы они не решились накрутить.
Но и русские были на грани. За семь часов боя войска истомились
на жуткой жаре. Роты обескровлены. Быстро заменить куринцев свежими
колоннами было невозможно. Доведенные до отчаяния мюриды могли еще
долго сражаться, укрывшись в своих пещерах. А еще скрытые капониры
во втором рве. Как их пройти – не понятно. Требовалась передышка.
Вот почему Граббе согласился на новые переговоры, хотя, казалось,
успех близок.
— Урусы пошли в атаку с куда большей жаждой боя и победы, чем во
время первого штурма, – признал Шамиль. – А мы потеряли самых
отважных.
Он схватился за голову: гибель Сурхая, главного распорядителя
военных действий, его подкосила. Поднял на своих сподвижников
покрасневшие глаза. Ему предстояло принять страшное для него
условие.
— Нужно заключить перемирие! – настаивали мюриды. – Отправь к
русским своего сына.
— Я сделаю, как вы просите. Но знайте: пользы это не принесет.
Русский сераскир не уйдет отсюда и нас не отпустит.
Кругом раздались стенания. Шамиля просили снова и снова пойти
навстречу урусам. Имам с трудом выдавил из себя:
— Передайте генералу: я немедленно вышлю ему сына Джамалэддина
аманатом, – Шамиль не смотрел на сподвижников. Коротко отдал
распоряжения. – Дядя Бартихан, сходи за сыном. Оставьте меня
одного.
Все вышли. Только когда затихли шаги, Шамиль издал протяжный
вздох, больше похожий на вой волка. Ноги подкосились. Сел. У него
было мало времени до прихода сына, а тысячи мыслей метались в
голове, сердце вырывалось из груди и, казалось, что еще секунда – и
оно не выдержит и попросту взорвется. Он принял немыслимое для
кавказца решение – пожертвовать сыном. Немыслимое! Невозможное! И
теперь не пытался найти оправданий, хотя мог привести их в
достаточном количестве. И мозг услужливо их выдавал ему. И в то же
время имам искал слова, которые вскоре должен будет сказать сыну.
Сыну! Совсем ребенку! Ему же всего девять лет! Разве может понять
девятилетний ребенок смысл решения отца?! Должен понять? С какой
стати? Что ему до всех этих политических игр взрослых? Ребенок,
который на протяжении всех своих недолгих девяти лет ежедневно
чувствовал, ощущал и принимал беззаветную любовь своего отца,
часами сидел у него на коленях, беспрерывно осыпаемый поцелуями и
лаской. Шамиль опять издал протяжный выдох.
