— Где… — требовательно проворчал я, понизив голос.
— Так за Путивлем, вторую седмицу татарву гоняем! Чего уж ты,
Никит Степаныч? — удивился мужик.
Я приподнялся на локтях. Сам я тоже был одет чудно, совсем не в
треники и майку, в которых рассекал в поезде. На мне была похожая
стёганка, только с нашитыми сверху большими железными чешуйками,
красные шаровары и кожаные сапоги. На поясе висела сабля в ножнах,
и я даже потрогал рукоять, чтобы удостовериться.
Мужик понял мой жест по-своему.
— Всех уж отогнали, некого рубать-то, Никит Степаныч! —
усмехнулся он.
— А ты кто такой? — спросил я.
Он недоверчиво сдвинул брови, посмотрел пристально.
— Ты чего? Дядьку свово не узнаёшь? — сказал он. — А ну,
перекрестись!
Я осенил себя крестным знамением. В прах не рассыпался, серой не
завонял, в корчах биться не начал. Мужик заметно расслабился, но
всё равно смотрел обеспокоенно.
— Крепко же тебе досталось… — пробормотал он. — Леонтий я,
дядька твой с малых лет.
Я вздохнул, откинулся назад, на землю, понимая, что влип по
полной программе. Похоже, я попал.
— Так… — выдохнул я, потирая подбородок, на котором вместо
трёхдневной жёсткой щетины теперь был мягкий пушок. — А год нынче
какой?..
— Лето семь тысяч шестьдесят седьмое, — глядя на меня, как на
дурачка, сообщил Леонтий.
От сотворения мира, значит. По византийскому календарю. Сходу
перевести дату в привычное мне «от рождества Христова» не удалось,
но зато сразу стало ясно, времена ещё допетровские, посконные. Я
прикрыл глаза, чувствуя, как вместе со слабостью телесной на меня
наваливается ещё и жуткая апатия. Депрессия. Совсем не так я себе
представлял свой летний отпуск.
— Может, ты меня ещё раз по голове стукнешь… — пробормотал я,
надеясь вернуться обратно.
Хотя что-то мне подсказывало, что я тут надолго, если не
навсегда. С другой стороны, судя по внутренним ощущениям, я скинул
лет пятьдесят со своего возраста, и за вычетом общей слабости после
ранения, находился в самом расцвете сил. Снова стать молодым…
Дорогого стоит. Пусть даже в совершенно чужой эпохе.
— Батюшки-святы, как можно-то? Зачем это, по голове? —
забеспокоился Леонтий. — Ништо, в Путивль вернёмся скоро. Там и
отдохнёшь.
Я попытался вспомнить ещё хоть что-нибудь из того разговора в
поезде. Мой попутчик, черноволосый мужчина в безупречном строгом
костюме, застёгнутом на все пуговицы, хотя в вагоне стояла жара,
всё больше слушал, лишь изредка подкидывая какие-нибудь тезисы,
пытаясь вывести меня из себя. Троллил, как будто мы на каком-то
форуме, а не за одним столом.