То хаял Сталина и превозносил Хрущёва, то сожалел о крещении
Руси в православие, а не в католичество, то превозносил Петра
Первого и ругал Иоанна Грозного за одни и те же поступки, ловко
жонглируя фактами и цифрами, проверить которые я не мог. Ладно хоть
не дошёл до аргумента в духе «сдались бы Гитлеру — пили бы
баварское», иначе бы я точно ему врезал прямо в купе.
Но вывести меня из себя ему всё-таки удалось, и мне оставалось
только скрежетать зубами, глядя на его поганую насмешливую
улыбочку. Я как раз пытался доказать, что опричнина и уничтожение
старой знати — необходимая мера, что без этого никак нельзя было
обойтись, и что если бы первую жену Грозного не отравили бояре,
история пошла бы совсем другим путём. Вещал я всё это с жаром,
достойным выступлений Жириновского, так, что аж сердце закололо от
переживаний.
Что-то он мне сказал… В духе «можете попытаться» или вроде того.
А потом я очнулся здесь. Профессор чёрной магии, мать его за
ногу.
Я издал протяжный стон, хватаясь за голову.
— Никит Степаныч! — забеспокоился Леонтий.
Я снова поднялся, сел, хватаясь за голову и раскачиваясь
туда-сюда, как китайский болванчик.
— Леонтий… — тихонько позвал я. — А кто нынче государь?
Догадываться я уже и так догадывался.
— Так ведь Иоанн Васильевич! — удивляясь такому вопросу, ответил
дядька.
Вариантов было немного, это либо времена Грозного, либо времена
его деда. Тоже, к слову, Грозного.
Я растерянно озирался по сторонам. Кругом зелёная степь,
колышущаяся от ветра, стреноженные лошади пасутся неподалёку. Люди
в таких же стёганках, как у нас с Леонтием. Воткнутые в землю
стрелы, похожие издалека на белые причудливые цветы. Трупы, лежащие
ничком и раскинув руки во всю ширь, со следами сабельных ударов и
торчащими обломками стрел.
По коже пробежал холодок, я попытался подняться на ноги.
Зашатался, меня тут же подхватил за локоток дядька, приглядывающий
за мной. Куда идти и чего делать — я даже не представлял.
Все остальные ловко обирали убитых татар, распоясывая их,
стаскивая сапоги и даже заглядывая во рты в поисках ценностей.
Понятно, трофей — он и в Африке трофей.
— Ты не переживай, Никит Степаныч, твово татарина я обыскал уже,
— сказал дядька, проследив за направлением моего взора.
— Новик! Живой? Славно! — к нам вдруг подъехал всадник на пегом
коне. — Не то батька твой шибко осерчал бы!