Поужинав картофельным пюре с мясным гарниром и запив еду
компотом, я почувствовал себя лучше. Головная боль опять отступила,
оставшись лишь возле левого виска и справа на затылке, где под
повязкой, которую мне сменил Степан, находилось выходное отверстие
от пули. Там была зашитая, но еще не полностью зажившая рана, из
которой до сих пор сочилась сукровица. И это место постоянно
свербело. К тому же, мышцы на задней стороне шеи под самым
основанием черепа, разорванные пулей и сшитые французским хирургом
в натяг, создавали мне дополнительный дискомфорт, когда пытался
поворачивать голову. А еще и густая темно-желтая мазь,
подозрительно напоминающая по консистенции горчицу, которой мне
обрабатывал рану Коротаев во время перевязки, жгла, словно и на
самом деле была сделана на основе горчицы. Но, я постепенно
привыкал жить с этими неприятными ощущениями.
Потом денщик с разрешения мельника организовал мне баню в
отдельно стоящей деревянной постройке, напоминающей сарай. Ему
помогал, а заодно и присматривал за нами, один из слуг мельника,
старик по имени Вацлав. Вениками чехи в своей бане почему-то не
пользовались, да и слишком горячий пар не разводили. Впрочем, я и
без того не собирался пока сильно париться из-за слабости и этой
своей не полностью зажившей раны на затылке, опасаясь нагноения.
Но, выкупался я с помощью денщика все-таки неплохо.
Степан наполнил для меня вместо ванны большую деревянную бочку
теплой водой, согретой в медном котле на печной плите до кипения и
разбавленной до нужной температуры. Вацлав выдал нам кусок
желто-серого мыла, похожего видом и запахом на хозяйственное. А
когда я намылился, денщик поливал мне из деревянного ковша для
ополаскивания. Вместо полотенец здесь использовались куски
холстины, настолько грубой, что могли оцарапать кожу, если
переусердствовать при вытирании, но, в целом, банная процедура
удалась. И после нее я прекрасно заснул.
Почему-то мне в ту ночь очень подробно приснился эпизод из
интимной жизни князя Андрея: он с женой Лизой занимался любовью на
широкой старинной кровати под балдахином при свете трех свечей,
которые горели на тумбочке возле постели, воткнутые в серебряный
канделябр. И из этого сна я сделал удивительный вывод, что для
любовных утех в начале XIX века уже использовалась не только
миссионерская позиция. Во всяком случае, Лиза явно предпочитала
разнообразие и даже скакала верхом! А когда проснулся, то, конечно,
прекрасно понимал, что это, получается, я сам там с Лизой в постели
кувыркался. Точнее, мое вот это самое тело кувыркалось, хотя меня в
тот момент еще в нем не было.