Она смутно помнила прощание с бабулей, прямо там, в ВИП-палате
клиники. Помнила, как бабуля протянула ее смартфон, а Юла
оттолкнула его, потому что там ведь были фотки, переписки — все то,
что больше не имело смысла, от чего становилось только хуже.
Телефон почему-то оказался у нее в руках, а на экране светилось
мамино фото. Юла не стала с ней говорить. Маме ведь и без нее было
о ком заботиться. Она ведь даже не приехала.
А в самый последний момент, когда отец уже подгонял ее:
«Быстрее, не то встанем в пробку», Юла вытащила из телефона симку и
отдала бабушке. А телефон зачем-то сунула в карман куртки. Сейчас,
спустя время, она не видела в том поступке логики. Но бабушка
сохранила симку, исправно пополняла счет и теперь вернула ее Юле.
Вот только, видимо, зря, потому что Ромка на ночной звонок не
ответил. Не то чтобы он демонстративно не снял трубку. Нет. Его
телефон просто оказался выключенным.
Она успокаивала себя тем, что Крестовский вечно терял телефоны и
наушники, но в душе скреблось неприятное чувство: как будто он
просто ее не ждал. В общем-то, скорее всего так и было. Им с Ромкой
не выпало шанса поговорить, обсудить случившееся, но ей наивно
хотелось, чтобы, как в фильмах и романах, ее ждали, не выпуская
телефона из рук. О том, что когда-то в этом уравнении существовала
еще и Рябинина, Юла старалась не думать.
Ночью она впервые за несколько месяцев залезла на страничку
Ромки в соцсетях. Фоток Рябининой там не было. На страничке самой
Рябининой Ромки не было тоже. Были фоточки цветов, птиц, белок изо
всех парков Москвы. Как будто ту выгнали из дома и ей приходилось
без конца скитаться по Москве и ближнему Подмосковью.
На страничку Волкова Юла решила не заходить. Она и так проверяла
ее почти каждый день. И даже не почти, а каждый. Но там ничего не
менялось. Волков жил реальную жизнь, появляясь в сети, только чтобы
оставить какой-нибудь комментарий под чужими постами. И было в этом
что-то запредельно настоящее.
Отложив телефон, Юла зажмурилась. Нужно было выйти из комнаты,
но она не могла себя заставить, потому что, даже если бабуля не
задаст вопрос про планы, его непременно задаст мама. Или отец.
Позвонит же он когда-нибудь, чтобы лично поинтересоваться, как у
нее дела. Хотя общаться с неуравновешенными девицами отец не любил.
Так он однажды сказал своей прекрасной Лизоньке про родную дочь.
Сказал, а потом определил ее в русскоязычную группу психологической
помощи. Это уже было после того, как они перебрались из
Сейнт-Питерсберга в Сан-Диего. Перебрались, потому что Лизоньке не
нравилось в Сейнт-Пите. Лизонька хотела жить в Калифорнии, потому
что именно там находился колледж искусств, в который она подала
документы. Почему нельзя было подать документы в любой из колледжей
Флориды, было совершенно непонятно. У Юлы складывалось впечатление,
что новая мамочка просто хотела продемонстрировать падчерице со
всей наглядностью степень своего влияния на мужа. Юле не нравилось
ни в Сейнт-Пите, ни в Сан-Диего. Но если бы даже она успела
влюбиться в Сейнт-Пит, у нее все равно не было бы права голоса в
вопросе переезда, потому что папа не любил общаться с
неуравновешенными девицами и явно был без ума от новой жены.