Следом за ним шла бабушка, волоча за собой санки, на которых
сидел ребенок, укутанный в плед так, что было видно лишь кончик
носа. Бабушка в поношенной шубе, перетянутой на поясе ремнем, и
валенках. На голове у нее пуховой платок. Она выглядела уставшей,
слегка сгорбилась, и даже не обратила на меня внимания, все так же
не спеша тянула за собой санки.
А вот за ними шла девушка. Серое шерстяное пальто с черным
меховым воротником, на голове – пышная шапка бежево-оранжевого
цвета. Наверное, лисий мех… хотя, кто знает. Над губой у нее
родинка, глаза серые, губы бантиком, брови чернявые. Девушка
внимательно посмотрела на меня, явно удивившись моему виду, и когда
прошла мимо, обернулась еще раз, словно проверяя, действительно ли
я существую, или показался ей.
Меня удивило еще кое-что – лица. Здесь, в СССР, у людей были
совсем другие лица. Светлые, благородные. Сколько бы я ни
всматривался, никак не мог уловить, что именно придает им эту
особенность. Это шло изнутри, что-то, что жило в них, как
интеллект, оставляющий на лице человека отпечаток мыслей, так и у
этих людей: что-то внутреннее отражалось на их лицах. Может, это
вера в светлое будущее или уверенность в завтрашнем дне. А может,
совесть или порядочность, или ощущение сопричастности к чему-то
великому, к Советской державе. Казалось, что у них внутри горит
свет, и он очищает их лица.
В моем времени лица совсем другие. И таких лиц – целый легион. К
сожалению. Там, за этими лицами, света точно нет. Как и веры в
светлое будущее.
Мой батя застал распад Союза, когда был в самом расцвете сил, а
затем пережил девяностые… Страшное было время, и многих оно
погубило, а тех, до кого его костлявая рука не дотянулась забрать в
небытие, остались перекошенными изнутри. Души их были разорваны,
измучены, изуродованы. На лицах не было света. И некогда было его
взращивать в своих детях – нужно было выживать, как-то крутиться,
чтобы не умереть с голоду, чтобы хоть как-то подняться с колен. А
дети росли сами по себе. И это тоже было страшное время. Те, кто
выжил, внутри были искореженные, как и их родители. И света в их
лицах тоже не было. Нет его у меня, и у Юльки, и у Женьки и у
остальных моих друзей.
Я тяжело вздохнул и свернул во дворы, решив взглянуть, какими
они были в СССР. Шел вдоль пятиэтажки, оглядываясь по сторонам.
Дворы мало чем отличались от тех, что я видел в своем времени в
Армавире. Те же самые пятиэтажки, те же подъезды. Разве что машин у
подъездов было меньше, ни мусора, ни пустых пивных бутылок на
земле. И запустения здесь тоже не ощущалось. В остальном…
плюс-минус одно и то же.