Командир налетов уже знал, что Михаил Юрьевич был выслан из
Петербурга на Кавказ за дуэль с сыном французского посла. Наказан
очень строго. Переведен из гвардии в Тенгинский полк за пустяковую
историю без традиционного повышения в чине, но пристроился в
Чеченском отряде.
— Мечтаю об отставке, – признался поручик. – Да кто ж мне ее
даст?
— Так в чем же дело стало? Будет перестрелка, высунь ногу из-за
загородки. Уйдешь из армии, как пишут в приказах, «за
болезнию»…
— Так невозможно, хотя признаюсь, мысли подобные приходили в
голову. Но это путь бесчестный.
— Славы ищешь?
— К чему она мне? Я переболел детскими болезнями.
— Ой ли?
— Шалопайничал я в Петербурге изрядно. Но это все в прошлом…
— Да, уж. Репутацию свою, мой друг, изрядно подмочил ты в
юнкерские годы. Как там у тебя? «Но без вина что жизнь улана? Его
душа на дне стакана. И кто два раза в день не пьян, тот, извините!
– не улан».
Лермонтов поморщился. Его юношеские стихи – шутливые, озорные,
подчас неприличные и предназначенные для узкого круга – стали как
Каинова печать. Сомнительная слава. Даже в столь фривольном
обществе столичной золотой молодежи.
— И чем же ты занимался, вернувшись с Кавказа? – не унимался
Дорохов, причем было неясно: то ли он скучал по светским
удовольствиям, то ли отринул их, повзрослев. – Собутыльничал в
Тавриде[2], упражняясь в злословии, шутил над бесцветными дочерьми
какого-нибудь действительного статского, положившего на тебя глаз?
А девы юные? Их влечет красивый военный мундир и усы...
— Или фортуна, свившая гнездо в дипломатических бакенбардах, –
усмехнулся Лермонтов.
— Признайся, ты не вылезал с улицы любви?[3]
— Актрисульки? Кутежи на казенных квартирах? Паркетные офицеры –
не моя компания. Для них у меня есть одни остроты на грани злых
сарказмов. Мне тошно, друг мой, и от праздного наигранного веселья
гвардейцев, и от стеснений службы. Представь! Один офицер в нашей
компании такую нарисовал картину: «взяли меня портные за бока
рейтуз и начали потряхивать вверх. Один стал тянуть ремень, взявши
его в кольцо по талии, так, что едва я мог дышать. Другой обтягивал
колет. У меня не осталось ни одного мускула, чтобы он был свободен.
Ни клочка тела, чтобы его не сдавливало от боли. Я чувствовал
онемение во всем теле». Вот и я так! Боль и онемение – мои
неизменные спутницы. Ты-то нашел себе призвание. Начальников над
тобой нет…