Лермонтов между тем, словно подтверждая мысли Васи, с детской
растерянностью оглядывался, рассматривая остатки бывших укреплений
Злобного Окопа. Не такой уж видать и злобный, раз остались от него
рожки да ножки.
— Все прахом! – сказал он с горечью.
— Ты о чем? – спросил Дорохов.
Потом уловил взгляд Лермонтова.
— Аааа! Это! – усмехнулся. – И, заметь: всего в нескольких
десятках верст от Грозной!
— Как же так?
— Да, как много раз до этого. Строим, должным образом защитить
не можем, теряем. Ничего. Построим еще раз.
— И еще раз потеряем?
— Может, и так, – Дорохов пожал плечами. – Война!
— Значит, неправильно воюем. Или и вовсе не нужно воевать! –
горячо отозвался Лермонтов.
— Это как так, Миша?
— Мы же хотим, чтобы они с нами жили в мире, разве нет?
— Да. Только они не хотят.
— А как им хотеть, если мы с оружием к миру их склоняем?
— Ну, на разговоры не все ведутся и соглашаются. Оттого и с
оружием. Разве нет?
Лермонтов задумался. Вздохнул.
— И так тоже. А только грустно на все это смотреть. Получается,
что все усилия напрасны. Сколько воюем, а по итогу? Вот такие вот
заброшенные укрепления, в земле под которыми лежат тысячи наших
людей!
— Такова цена! – философски отметил Дорохов.
Подъехали к лесу.
— Что, пора связывать? – напомнил сам Лермонтов.
Вася подъехал. Начал работать веревкой.
— Я вас таким узлом свяжу, Михаил Юрьевич, – говорил чуть
скованным голосом, да и руки подрагивали, касаясь поэта, – что он
только с виду намертво. А на самом деле и не заметите, рук не
сдавит, не поранит... И, если что, за секунду развяжетесь сами.
Держите этот конец. Есть?
— Да, – Лермонтову нравилась эта игра.
— Потяните!
Лермонтов потянул и тут же с восторгом рассмеялся.
"Я же говорю: пацан-пацаном!" – подумал Вася про себя.
Откашлялся.
— Как так-то? – Лермонтов держал развязанную веревку в
руках.
— Такой узел! – Вася чуть покраснел.
— Научишь потом?
— Конечно! Только вы этот конец, за который нужно потянуть, из
рук ни за что не выпускайте!
— Понял! Спасибо, Вася!
Вася покраснел совсем.
— Пожалуйста! – еле выдавил.
...Дорога – скорее узкая тропа – вилась через лес. Такой густой,
с такими деревьями-великанами, что небо полностью скрылось из
глаз.
Отряд, привычный уже к этому зрелищу, внимания никакого на
окружающий «пейзаж» не обращал. А вот Лермонтов непрерывно вертел
головой, чуть ли не ахая. Даже чуть замедлил движение своей лошади,
пытаясь все охватить взглядом. И опять напоминал Девяткину
ребенка.