Потребовалось дважды подняться на холм и спуститься с него,
чтобы оказаться наконец перед домом сыинтина. Вернее — на его
земле. Господину Лу Сяо принадлежала достаточно большая усадьба,
огороженная низким, по пояс, забором. Он позволял без труда увидеть
и приземистый главный дом с парой двухэтажных пристроек, и какие-то
хозяйственные постройки, и небольшой сад плодовых деревьев. Где-то
наверняка должен был располагаться огород и птичник, а слева тянуло
влагой от водоема. Ворота были открыты настежь. Очевидно, сыинтин
не опасался воров, его берегла зловещая репутация.
Прежде чем ступить на чужую землю, Чжаншан постояла немного,
собираясь с мыслями. Она не вполне еще решила, что будет говорить и
как поступит, когда хозяин выставит ее за дверь. Наконец, сделав
глубокий вдох, она зашагала по выложенной плитами сланца дорожке к
дому, поднялась на крыльцо и постучала, воспользовавшись бронзовым
молотком, подвешенным на цепочке возле двери. Послышался долгий,
гулкий звук, отдающийся эхом в глубине дома и говорящий о
немаленьких его размерах. Когда-то это была богатая усадьба, и
здесь жило много людей и, должно быть, целый штат слуг. Это и не
удивительно, если господин Лу в самом деле происходил из числа
жителей пустыни. Они как правило покидали привычные земли целыми
кланами.
Дойдя до самой дальней части дома, гул вернулся звуком шагов.
Дверь открылась и, вопреки ожиданиям, сделал это не слуга, а сам
хозяин.
Он был довольно высокого роста, возвышался над Чжаншан на целую
голову. Широк в плечах, хорошо сложен, несмотря на первое
впечатление. В косицах, составляющих его причудливую прическу,
поблескивали белые бусины. Взгляд был внимательный и холодный, и
Чжаншан стало не по себе. Язык примерз к небу.
- Кто вы? - спросил хозяин. - И что вам нужно?
Дни выдались не из простых, а досужие разговоры в таверне дело
не улучшили. Лу Сяо давно уже привык к ним, и все равно, раз за
разом, сталкиваясь с этой глупой злой болтовней, он ощущал
физически неприязнь жителей Бьяншена, и она ранила его. Он прилагал
немалые усилия к тому, чтобы казаться безразличным к подобным
разговорам, а если они становились совсем невыносимыми, обычно
говорил в ответ что-нибудь резкое и ядовитое. Но чаще он уходил
домой, выпивал в тишине полчайника хорошего чая и, после
задумчивого созерцания гор и пары листов каллиграфии, возвращал к
себе хорошее расположение духа.