Мой дед стоял перед сложенной
посреди огромного амбара пирамидой рисовых мешков, занимавшей едва
ли пятую его часть, и молчал.
— Слишком холодно для риса,
слишком сыро для ржи, — мрачно сказал он наконец. — Бывало, в
жирные времена мешки с рисом заполняли наш амбар до самой кровли, а
теперь? Четверть мешков заберут в княжеский замок, десятую часть —
в Эдо, десять — на семена, еще пару мешков съедят мыши. А что будем
есть мы?
Княжеский оброк в тот год по
нашей скудости отправили раньше обычного, тем же днем дед раздал
пайки, и амбар опустел, и под соломенной крышей свистел холодный
ветер. А уже через пару дней кумушки шептались, что стонет в амбаре
голодный дух огромного бурого барсука, которого принято было
задобрить мешком-другим зерна, а в этом году праздника-то, считай,
не было…
Слухи ширились, люди обходили
амбар стороной, дети рыдали ночами. Терпеть подобное было, конечно,
совершенно невозможно.
Мой дед послал к амбару меня.
Дело было поздним холодным вечером, но делать было нечего, глава
рода дал мне поручение, и, крепко подпоясавшись, я вышел к амбару.
Еще издали я услышал нечеловеческий стон внутри амбара и бежал
оттуда не чуя ног.
— Пригласи своего учителя, —
хмуро произнес дед, выслушав мой сбивчивый рассказ. — Пусть
разберется. Сегодня же.
Я застал Мацуда в святилище
сидящим перед огоньком лучины, коротким ножом он уже настругал из
полешка еще пучок таких же лучинок.
Слушая меня, он вложил нож в
короткие ножны и сунул их в рукав, поднялся, коротко
бросил:
— Возьми свой меч.
И я последовал за ним,
вооружившись своим школьным деревянным мечом.
Около амбара Мацуда
остановился, слушая в стылой темноте потусторонние вопли, затем
усмехнулся, прошел к воротам амбара и, громко постучав в них
ножнами ножа, громко выкрикнул:
— А ну, кто там?
Отзовись.
— Помогите… — раздался в ответ
рыдающий стон.
Мацуда скинул с ворот
соломенную петлю и распахнул створку. Внутри было хоть глаз выколи,
ничего не видно. Я вступил туда, трепеща, вслед за учителем, подняв
меч, ожидая чего угодно, даже летающих отрубленных
голов.
Мацуда пропал в темноте,
оставив меня стоять у ворот в слабом свете с улицы.
А потом в темноте раздался его
хохот, напугавший меня больше, чем могла бы летающая отрубленная
голова.
Мацуда вышел к свету, утирая с
глаз слезы.