— Готов? — спросил гонец.
— Готов, — кивнул Валерий, забираясь
в возок.
Лошади тронулись, тяжело топча
промёрзшую землю. Полозья скрипнули и поволоклись вперёд, прочь от
палат Воротынского. Дорога в Александровскую слободу началась.
По мере того, как они отдалялись от
Москвы, Валерий замечал, что дороги в этом направлении были
значительно шире и многолюднее, чем тот маршрут, по которому он с
Воротынским добирался до вотчины Радомыслова. Сани, купеческие
кибитки, всадники в тёплых мехах — все спешили по своим делам,
создавая ощущение безопасности. Это были не дикие леса с пустующими
тропами. Здесь жизнь текла своим чередом, а царская власть
ощущалась повсеместно.
Зима благоволила их путешествию.
Мороз стоял лёгкий, совсем не лютый, снег под полозьями был
утрамбованным, и дорога ощущалась твёрдой. Возок шёл легко, без
провалов и заносов. Природа, словно сама судьба, благословляла этот
путь.
Молчание, сперва казавшееся
естественным, постепенно стало тяготить. Валерий краем глаза
наблюдал за спутниками. Гонец, сидевший напротив, украдкой его
разглядывал.
— Как звать тебя? — спросил Валерий,
не выдержав повисшего безмолвия.
— Лукий, — ответил гонец.
— Я Валерий… — начал было Кипелов,
но Лукий тут же прервал его, качнув головой:
— Знаю, кто ты. Вся округа
знает.
Он улыбнулся. Валерий почувствовал в
этом улыбке нечто большее — признание.
— Благодарен я тебе, — продолжил
Лукий. — Да и не только я. Москва без тебя давно бы уж не Москва
была.
— Перебираешь, — отмахнулся
Валерий.
— Истину говорю.
Валерий усмехнулся. Он не был
уверен, хорошо это или плохо, но то, что его имя уже гремело в
Москве, не вызывало сомнений. По виду Лукий казался человеком
непростым, образованным, речистым, знающим. Валерий решил не
упускать возможности и, помедлив, спросил:
— Скажи, Лукий, ты ведь работаешь
близко к царю?
— Лично передаю его повеления. Я его
гонец. Один из его гонцов.
Валерий кивнул. Это значило, что
Лукий знал многое — возможно, даже больше, чем сам осознавал. И
потому следующий вопрос прозвучал почти невзначай:
— Говорят, наш царь музыки не
жалует, — осторожно начал он, внезапно вспомнив свой разговор с
мужчиной, которого встретил на дороге тем утром, когда
только-только появился в этом времени. — За песни и гусли
наказывает.
Лукий хмыкнул.
— Враки! Наказывают и правда по
царскому указу, но лишь в особые церковные праздники, когда петь
нельзя! А народ — он дремуч. Слух, как звон колокольный: от одного
к другому идёт, да с каждым ударом меняется. Так и вышло, что молва
небывалая пошла. Полного запрета на музыку нет. Просто нужно знать,
когда неуместно орать песни. Тем более дурным голосом.