— Лукий… Да я бы тебя и без грамоты
пропустил, но тут такое... потом скажу...
Он шагнул вперёд, тепло сжал ладонь
Лукия в крепком рукопожатии. Валерий краем глаза заметил, как
второй стражник, наконец, убрал руку с рукояти меча.
Лукий развернул грамоту, протянул её
Осипу. Тот дежурно пробежал по ней глазами, кивнул, отдал
назад.
— Всё в порядке. Проезжайте.
Второй стражник подал сигнал, и
ворота, скрипя, начали распахиваться. Кованные створы, усыпанные
железными заклёпками, двигались медленно, но неотвратимо, открывая
путь внутрь.
Валерий, не поворачивая головы,
вполголоса спросил у Лукия:
— Это всегда так на входе?
Окропление, крест…
Лукий задумчиво покачал головой.
— Нет, это ново. Совсем ново, —
озадаченно сказал гонец.
И в этом ответе, коротком, простом,
прозвучало нечто, вновь пробудившее в Валерии тревогу. Он "победил
Радомыслова", избавил Москву от сущности, что питалась детским
дыханием. Но если угроза исчезла, почему же страх перед нечистью
здесь, в Александровской слободе, только усилился?
Когда возок пересёк ворота
Александровской слободы, небо уже почти полностью погрузилось в
густую тьму ночи. Казалось, что крепость была пуста и только мгла
правила её улочками. Как и в Москве, с окончанием дня дороги тут
пустели. Лишь одинокая луна мерцала в вышине, отбрасывая бледные
серебристые отблески на крыши, покрытые инеем.
Разумеется, здесь также не было
уличного освещения, и лишь небесный спутник Земли позволял
разглядеть массивные стены, остроконечные сторожевые башни и тёмные
провалы окон в глубине улиц. В этой игре теней терема и
белокаменные палаты вырастали перед глазами Валерия, напоминая
причудливые иллюстрации, начертанные мелом. Изредка, пробегая
взглядом вдаль, он различал массивные контрфорсы, поддерживающие
величественные строения.
Вдали виднелся силуэт высокой
колокольни, её золотистый купол рассекал небо, а рядом, чуть
поодаль, стояла стенообразная звонница. В этом призрачном освещении
казалось, что они существуют вне времени, и вот-вот оттуда
раздастся приглушённый ночной благовест.
Тишина. Только редкий всполох света в
оконцах выдавал присутствие жизни внутри. Люди здесь ложились рано
– не из-за усталости, а по привычке и осторожности. Темнота
порождала страх, да и местный быт требовал беречь каждую лучину,
каждый уголёк в печи.