Валерий, усаживаясь в телегу, ощутил
облегчение. Внешность была обманчивой, седой оказался не столь
суровым.
— Ты это, не трясись, — продолжил
незнакомец. — Возьми-ка лучше козью шкуру. Вон она, тама, в углу
лежит. Она хоть и старая, да согреть может.
— Спасибо, это очень вовремя, —
ответил Кипелов и поспешил укутаться в жёсткую шкуру. — А как звать
тебя?
— Фёдором кличут, — ответил старик,
взявшись за вожжи. — А ты кто таков? Князь небось? Али купец
заезжий?
Кипелов усмехнулся, пытаясь дать
ответ, не вызывающий подозрений:
— Валерий. Бард я… странствующий
музыкант. Ехал в Москву, петь для господ.
Фёдор глянул на него, приподняв
бровь, и вдруг разразился удивлённым смехом.
— Смотри-ка, скоморох! А я и не знал,
что скоморохи такие чистенькие да в наряде богатом ходят.
— Скоморох? Ну, можно и так сказать,
— с улыбкой ответил Валерий. — В своих краях я довольно известный
скоморох. От того и свитка дорогая. Из мериноса. Впрочем, неважно
из чего.
Фёдор внезапно посуровел, его
единственный глаз помрачнел, и он, выдержав паузу, перешёл на
тихий, едва слышимый голос:
— Не вздумай в Москве о ремесле своём
говорить. Никому. Знать не надобно им, кто ты и откуда.
— Почему? — удивился Валерий, уловив
тревожную нотку в голосе старика.
Фёдор вздохнул и посмотрел на дорогу
перед собой, как будто собираясь с мыслями, прежде чем
заговорить.
— Царь-батюшка наш, Иван Васильевич,
не просто царь, а божий человек. Праведной жизнью живёт и других
поучает. Забавы мирские для простого люда не жалует. Вроде указом
не запрещал, да всё-ж считает, что пустые песни людям ума лишнего
не прибавят. А только отдалят от жизни духовной.
«Иван Васильевич, значит, –
пронеслось в голове Кипелова. – Грозный! Получается, 16-й век! С
ума сойти!»
Кипелов, вновь почувствовав
дискомфорт, осторожно поинтересовался:
— Неужто за музыку могут
наказать?
Фёдор, не отвечая сразу, медленно
поднял ладонь и многозначительно прикоснулся к повязке, скрывающей
глаз. Он не произнёс ни слова, но Валерий ощутил, как внутри него
что-то похолодело.
— Да не то чтоб за всякую, — добавил
Фёдор с горькой усмешкой, — но вот если спьяну не будешь знать меры
и начнёшь песни орать в неурочный час… тогда накажут… Да и сейчас
не самое время для песен — в городе беда за бедой.
Телега уже бодро неслась по
заснеженной дороге, скрипя деревянными колёсами и набирая немалую
скорость, когда Валерий, переварив услышанное и более-менее
согревшись, осторожно спросил: