Валерий продолжал разглядывать
лекаря. В его жестах, мимике, даже в том, как он держал кубок, было
что-то неуловимо иное. Вальяжность, граничащая с насмешкой. Как
будто он не опасался ни одного взгляда, ни одной сплетни. Он был
уверен в своей неприкасаемости. И это — пугало больше, чем
колдовские звезды у него на груди.
«Этот человек точно не прост», —
подумал Валерий, стараясь разглядеть загадочного иностранца. И в
этот момент Бомелиус, словно почувствовав взгляд, повернулся и
внимательно посмотрел прямо в глаза Кипелову. Валерий быстро отвёл
взор.
Пир продолжался. Казалось, он был
заранее поставлен не кем иным, как театральным режиссёром с особым
пристрастием к ритуалу и эффектной смене актов. Стольники, будто
невидимым сигналом, один за другим покидали зал и возвращались
вновь, каждый раз в новом облачении: то в тёмно-синих, густо
расшитых золотом одеяниях с высоким стоячим воротом, то в багряных
камчатах, отливавших в свете свечей, как алый янтарь. Каждое новое
блюдо, выносимое ими, сопровождалось целой церемонией — словно не
пищу подавали, а символ, закодированное послание пиршественной
магии.
Изумительные яства сменяли друг
друга: парная стерлядь, запечённая с грецким орехом и душицей,
щучьи головы с горчичным желе, жареный журавль на подушке из
черёмуховой каши. На столе перед Валерием возникала
гастрономическая фантасмагория, достойная пера европейских
хронистов.
Царь действительно был в хорошем
расположении духа. Он часто улыбался, его голос разносился по залу
— звучный, низкий, властный, но на удивление мягкий. За всё время
он лишь дважды ударил в свой настольный колокол, и каждый раз это
происходило не в порыве гнева, а скорее как вежливый сигнал —
«тишина, государь вещает».
Первый раз Иван Васильевич прервал
веселье ради беседы с купцом из Нижнего, почтенным толстяком в
шубе, которую, казалось, шили из меха трёх медведей. Купец
поклонился до пояса, выслушал монаршие слова, отвечал бойко, с
достоинством. Второй раз колокол возвестил внимание зала ради
беседы с французским послом, чьё тонкое лицо то и дело вспыхивало
румянцем от попыток говорить на изломанном русском. Царь смеялся,
хлопал его по плечу, сравнивал с «галльским петухом» и называл
братом по виноградному зелью. Всё происходило, как по маслу —
царственная вежливость, игра, тонкая и выверенная.