Я делаю шаг к скорчившемуся на полу Иву.
И дверь нашего номера сотрясается от могучего удара!
18. Глава 18. Присвоенная
— У нас хорошие двери. Погодите, я директора позову, у него мастер-ключ есть…
Бармен, увязавшийся аж от зала, стрекочет где-то за плечом, даже не подозревая, что его уже давно не воспринимают больше чем фон, так – за убавленное до предела радио, бубнеж которого не интересен, но – хотя бы как-то отвлекает сейчас.
Потому что будем честны и откровенны – есть от чего отвлекать!
Ждать директора?
Да нахер бы он сдался, если можно отойти и еще раз со всем рвущимся наружу бешенством врезать ногой в зону, где скрыт замок. Главное – не сдерживаться.
Треск, скрежет, сдавленный стон бармена, который своими глазами умудрился осознать, что и замки и двери у них дерьмо.
— Выставишь счет, — Алекс бросает через плечо, а сам шагает вперед.
Не запирает, но прикрывает дверь за своей спиной, впиваясь кровожадным взглядом в мелкую дрянь, посмевшую нарушить его запрет.
Хороша!
И дело даже не в наглом платье, облегающем её так тесно, будто оно было нарисовано на её коже черным блестящим лаком.
И не в шипастых этих её блядских туфельках, одной из которых она уже с вызовом стояла на лопатке лежащего на пузе выщерка.
И не в ногах, этих бесконечно длинных ногах, упакованных, ко всему прочему, в чулки в крупную сетку.
Она хороша вся, в любой упаковке и без неё. Но сейчас, конечно же, дело было в глазах. В высокомерных глазах, в которых уже так сложно было разглядеть ерепенистую девчонку. Она действительно умела быть Госпожой. Беспредельной, жесткой, такой, что пыталась прогнуть даже его. Даже сейчас.
— Ты ошибся дверью, дядя, — кислотно шипит она, и ощущается – концентрация яда у неё сейчас втрое превышает обычную норму, — зрители нам не нужны.
— Положи плеть, Летучая, — Алекс произносит эти слова хрипло, останавливаюсь в нескольких шагах, — я не буду повторять дважды.
— Какое совпадение, — она холодно щурится, — я тоже.
Хороший у неё замах. Щедрый. Злой. И выставляя вперед ладонь, подставляя её безжалостному концу плети, Алекс хорошо понимает, почему Сапфира считается жестокой Госпожой. Потому что даже сейчас, даже при том, что удар был один, от хлестнувшего по коже конца плети на ладони у него лопается кожа. А ведь она изначально не была нежная как у младенчика. Даже слегка грубоватая, уж больно часто до её появления руки брались за плеть.