Когда произносили номер, нужно было
сделать шаг вперед, поднять руку и крикнуть «здесь», чтобы
проверяющий поставил галочку у себя на листке. Если же этого не
происходило, то чтение прерывалось до выяснения причины отсутствия
очередного номера, и если задержка происходила по вине
заключенного… боже, помоги ему, если повод оказывался неважным.
— Цво, нуль, нуль, цво, — наконец,
очередь дошла и до меня. Наш барак номер тридцать располагался во
втором полукруге справа от центрального входа, и мы стояли,
соответственно, где-то в середине общего строя. Проверка
проводилась параллельно сразу несколькими офицерами, иначе, это
дело могло затянуться на несколько часов — одновременно в лагере
находились несколько десятков тысяч заключенных.
— Hier*! — я шагнул вперед, поднял
руку, а потом вернулся в строй.
*(нем.) Здесь
Краем глаза увидел, как Зотов сплюнул
на землю. В его слюне были явные сгустки крови. Болен? Лишь бы не
цинга, от нее страдали многие, но спрашивать я не стал — все равно
не расскажет, слишком упертый. А обращаться в медицинский блок —
себе дороже, оттуда одна дорога — на тот свет.
После переклички Зорге сообщил, кто и
на каких работах сегодня занят. Худшее, что могло быть —
бессмысленность. Заключенных не держали в лагере просто так, и если
не находилось подходящего дела, то запросто могли заставить
перекидывать уголь из вагона на землю, а потом обратно, или таскать
камни туда-сюда, лишь бы занять физическим трудом, утомить до
крайней степени, лишить последних сил.
Потом Кайндль объявил, что двадцать
человек — самых слабых отправят на лечение в другой лагерь. Каждый
день заключенные играли в эту своеобразную лотерею, проиграть в
которой мог абсолютно любой. Тут же подъехал автофургон «Магирус» и
несчастных загрузили внутрь. «Душегубка» проехала сквозь лагерь и
свернула в левые ворота, туда, где находились производственные
корпуса и вечно шел черный дым из трубы.
Не нужно было иметь семь пядей во
лбу, чтобы понять, куда именно повезли больных пленников. К моему
удивлению, находились и те, кто верили, что людей на самом деле
отправили на лечение, как бы бредово это ни звучало. Я лично слышал
разговоры о том, что «они же не звери», «существует конвенция о
военнопленных» и прочую подобную чушь. Впрочем, надежда — это то,
что позволяло существовать здесь, и лишать последнего шанса я
никого не хотел. Поэтому, зная точно о том, что за дым идет из-за
стены, я ни словом не обмолвился о печах крематория.