Главного из присутствующих — если не по чину, то по фактическому
положению уж точно.
Сиятельный князь Николай Ильич Морозов, как и подобает офицеру,
в общей суете не участвовал. Стоял чуть поодаль, подпирая стену
широкими тяжелыми плечами. За прошедшие десять лет мой старый
знакомый разве что слегка раздался в талии, а в остальном не
изменился ничуть: все так же сиял гладкой лысиной и так и не
избавился от привычки тайком теребить сросшиеся с бакенбардами
могучие седые усы.
Впрочем, нет, было кое-что еще новое — скрещенные
фельдмаршальские жезлы под короной на золотых погонах. Прямо как
те, что носил в свое время я. Видимо, покойный братец не жадничал и
присвоил своему заместителю в Совете Безопасности следующий
классный чин.
Возможно, сразу после того, как прежний я отправился в некрополь
у Александро-Невской лавры.
— Смотри — сам Морозов! — прошипел Камбулат. — Ничего себе!
Из моих товарищей сравнительно свободно себя ощущал только
Поплавский. Он то ли уже бывал в Зимнем, то ли умел в любой
ситуации иметь невозмутимый и лихой вид матерого вояки — даже блеск
орденов и грозных начальственных очей его ничуть не смущал.
— Господа курсанты, — негромко скомандовал Разумовский. — В одну
шеренгу — становись!
Мы тут же выстроились по росту. Первым Поплавский, за ним
Камбулат, потом я и Корф, рядом с которым тут же встала Оля. Без
команды, просто подошла, стуча по паркету каблуками туфель. Видимо,
из-за нее весь подобающий в таких случаях военный церемониал и
закончился: Разумовский молча кивнул и отошел в сторону, уступая
место в центре его высокопревосходительству канцлеру.
— Доброго дня, судари… и сударыня!
Келлер развернулся к Оле и тут же натянул на лицо дежурную
улыбку. Так, будто отрабатывал положенное шоу, забыв, что на этот
раз вовсе не находится под прицелом фотокамер. Он и раньше не
блистал особыми талантами, а за прошедшие десять лет, похоже,
научился только кривляться для репортеров, выдавая зазубренные
фразы.
Я вдруг подумал, что канцлер — вторая… ну, или по меньшей мере
третья по значимости политическая фигура в государстве, чем-то
напоминает марионетку. Дорогую, сшитую из отличных материалов,
отлаженную до винтика и обревшую запредельное сходство с человеком,
но все же способную говорить или двигаться, только когда у нее из
интересного места торчит рука.