Все строго, но достойно. Мебель не убогого казенного вида,
бюстики на высоких подставках, беленые печи-голландки, шахматная
доска в одном из кабинетов, за которой склонились два типа. Один с
аксельбантом, другой в гражданке. В углу скромно пристроилась
парадная сабля.
«Я точно по адресу попал?» – поразился Коста.
Оказалось, по адресу.
В большом, жарко натопленном кабинете сидел старый знакомец,
действительный статский советник Сагтынский. Не в прежнем
гражданском сюртуке, а во фрачном мундире с орденской звездой.
Утомленный сверх меры, тоскливый под стать петербургской погоде,
чем-то очень серьезно озабоченный.
— Приехали?
В его тоне, в этом унылом «приехали», звучало что-то похоронное.
Не так Коста представлял их встречу. Помер кто-то?
— Прибыл, как и договаривались.
—— Где остановились?
— В бывшем доме майорши Тиран.
— А, Демутов трактир! Как вы со всей семьёй там уместились?
— Пришлось взять два двухкомнатных номера.
— Вам все компенсируют.
— Адам Александрович, ваше высокопревосходительство, что-то
случилось?
Хозяин кабинета был третьим по величине лицом в III Отделении.
Первым, естественно, был шеф. Вторым – Дубельт, управляющий и
начальник штаба жандармского корпуса. И далее следовал Сагтынский,
человек, в чьем ведении находились «предметы высшей полиции»[1]. За
столь расплывчатой формулировкой скрывались дела политического
сыска и внешней разведки. Поляк, он сделал карьеру, участвуя в
подавлении польского восстания, и не находил в этом ничего
предосудительного. Нужно было обладать шляхетским гонором, чтобы не
замечать всех выгод, которые дала Россия Царству Польскому,
ответившему, по мнению Сагтынского, черной неблагодарностью. Адама
Александровича заметили. Стали поручать все более и более сложные
дела. Так совпало, что уже закатывалась звезда больного де Витта,
перебравшегося на юг. Поляк Сагтынский фактически стал играть его
роль, став незаменимым для Бенкендорфа, остзейского барона. Вот
такой парадокс: для защиты Российской Империи в первой половине XIX
века лучше никого не нашлось, кроме немца, грека, испанца и
поляка[2].
Сагтынский не знал семейного счастья. Холостяк, он жил с двумя
больными сестрами в купленном доме. Всю свою жизнь посвятил
агентурной работе. Его грусть-печаль, которую подметил Коста, была
связана с состоянием здоровья его шефа и покровителя. Александр
Христофорович был всего на несколько лет старше Адама
Александровича. Но заездил себя до предела. Мысли о грядущих
тяжелых переменах не давали Сагтынскому покоя. Только говорить об
этом потенциальному сотруднику он не стал. Не по Сеньке шапка, как
говорят русские.