[6]Банниция
- в Речи Посполитой лишение государственных преступников некоторых
(временная или вечная) или всех прав; первая служила наказанием за
сопротивление властям и грабеж; человека, подвергшегося такой
банниции, держали в тюрьме до тех пор, пока он не удовлетворит
требования истца. Банниты имели право подавать апелляцию в высший
суд или королю в продолжение 12 недель и до окончательного решения
дела запастись королевским глейтом, освобождавшим их от ареста.
Вечная банниция, или лишение всех прав, позволяла каждому старосте,
в юрисдикции которого найдется баннит, хватать его и карать
смертью
Наверное, я сильно погорячился,
считая, что отправка в Литовскую землю станет для меня приговором.
Видимо, сказалось то, что в это временя, куда я угодил, всё
несколько не так, как представляется из далёкого двадцать первого
века. Да и из двадцатого, когда я учил историю, в общем-то, тоже.
Долгая поездка из Москвы в Вильно выдалась не самой приятной, но в
первую очередь из-за компании, хотя беседы с сопровождавшими
шляхтичами меня, оказались весьма познавательными. Особенно с
одним, лишь на несколько лет старше меня, хотя понимать речь его,
щедро пересыпанную латынью, было не так-то просто.
Да, всё верно. Я ехал в Вильно не
только со своими дворянами, возглавляемых теперь крещёный татарин
Алферий Зенбулатов, но и с большим отрядом польских шляхтичей во
главе с молодым Станиславом Потоцким, которого за глаза свои же
звали не иначе как Реверой. Сначала я не понимал за что, но после,
побольше пообщавшись с ним, понял в чём дело. Он обожал по делу и
без вставлять латинское re vera, что значит «на самом деле» или
«воистину». Да и вообще частенько, особенно если бывал в подпитии,
начинал говорить едва ли не на чистой латыни, отчего беседовать с
ним становилось решительно невозможно.
Вот так и двигались мы громадным
табором, с повозками, запряжёнными четвёрками лошадей.
Останавливались на постоялых и заезжих дворах, которые занимали
почти целиком, подчас выселяя тех, кто уже занимал комнаты. С
царёвым посольством никто не смел спорить, да и одного вида пары
десятков ляхов с саблями и зверскими от желания выпить рожами, как
правило всем хватало и до предъявления грамот, украшенных
«кормлёной»[1] печатью, дело не доходило.
Никто не хотел с буйными ляхами связываться.