И вот тут-то начиналось самое
сложное. Пили ляхи как не в себя. Я вообще не привык к такому. Да,
в это время пили куда сильнее, нежели я привык в двадцать первом,
да и в двадцатом, в котором прошло моё детство, веке. Просто с
развлечениями в веке семнадцатом не очень, книги мало кто читает,
смартфона, чтобы залипнуть в ленту соц. сети нет, не то, что кино-,
тут и обычные театры есть, наверное, далеко не во всякой столице,
даже телевизора, и того нет. Кукольники, скоморохи и иные гулящие
артисты выступают на ярмарках и прочих сборищах да в больших
городах на торгу, да и глазеть на них дворянам не стоит – там
обычно помещиков высмеивают на потеху публике, состоящей из
крестьян да мещан, которые служилых людей по отечеству не очень-то
жалуют. Так что кроме алкоголя вроде как развлечений и не
оставалось. И всё равно, никогда прежде не встречался я с таким
безудержным пьянством, как попутешествовав с поляками.
Даже Станислав Потоцкий, человек
образованный, с которым интересно было поговорить, несмотря на всю
его латынь, на первом же заезжем дворе надрался с остальными до
полного положения риз. Что уж говорить о шляхтичах попроще, кто в
Лейденском университете не обучался.
Меня в эту пьянку втянуть не удалось.
Я пил только пиво, за что удостоился едва ли не презрения простых
шляхтичей, однако никто мне ни слова по этому поводу не сказал. Все
поляки понимали, что идут по чужой земле, где их просто ненавидят,
и местным дворянам, выставленным с постоялого двора, нужен только
повод, чтобы взяться за сабли. Конечно, мелкие стычки были, ляхи не
раз выходили на двор друг с другом да и кое-кем из моего отряда и с
местными детьми боярскими, кого занесло на тот постоялый двор, где
мы остановились. Однако ни разу до смертоубийства не дошло, за этим
следили я и Станислав Потоцкий. Удивительно, но он умел как будто
бы мгновенно трезветь, когда дело доходило до стали – хмель словно
сам собой выветривался из его головы. Но после он с двойной прытью
набрасывался на спиртное, словно чтобы наверстать упущенное.
Ляхи, ехавшие со мной, были из тех
пленных, что не служили второму самозванцу, а состояли в армии
короля Сигизмунда, осаждавшей Смоленск. Они подписали обязательство
и дали клятву не воевать против Русского царства (в этом было мало
толку, потому что как подсказывала память князя Скопина, первый же
иезуит разрешит их от этой клятвы, а письменное обязательство и
вовсе стоит не больше бумаги, на которой написано), но куда важнее
каждый из них обязался выплатить за себя выкуп, который определялся
из богатства того или иного шляхтича и его рода. И вот на эти-то
деньги можно рассчитывать, потому что если не заплатят их, то
оставшиеся в Москве поляки и литовцы, запятнанные службой
самозванцу волне могут отправиться куда-нибудь в Сибирь, а если и
останутся в Москве, то об освобождении их не может быть и речи, раз
уж те, кто был отпущен ранее, обманули. А среди оставшихся были
весьма серьёзные люди, вроде попавшего в плен при Клушине
Зборовского или Яна Петра Сапеги, выкупить которых захотят в первую
очередь. Полковник Струсь, к слову, не изменил себе и отказался
покинуть Зборовского, даже когда большая часть попавших в плен
гусар хоругвей его полка, отправилась на Родину вместе с моим
посольством.