Меня это не остановило. Я прикрыл дверь, вставил в скважину
ключ, так я точно буду знать где он, и вдруг отец решит запереться.
Медленно, разглядывая скоморохов издали, решая, кто из них попадет
ко мне в руки. Я точно знал, что по меньшей мере один станет моей
игрушкой, пока не придет отец. И кажется они это понимали, мне
показалось, что они стали меньше, словно сжались в ожидании.
Я остановился перед ними, но прежнюю ошибку не повторил, к
креслу не прикоснулся, хотя его кожа, исходящий от подлокотников
запах древесного лака и манили. Но больше них меня манили
двенадцать скоморохов.
Вот один оперся на руку, выгнул тело, задрал ноги к верху, а на
крохотном лице его, застыло издевательски веселое выражение, словно
не он может переломится пополам. Вот другой согнув ноги, навис над
лежащим на земле страусиным пером, он силится его поднять, но судя
по выражению лица не слишком в том преуспевает. Вот третий, сидит
закинув ногу на ногу, обхватив гитару, развернув ее струнами к
себе, и, чуть склонив голову, смотрит на меня. И во взгляде его
столько пренебрежения, столько превосходства и издевки, что хочется
его схватить и со всей силы приложить об пол. Да так, чтоб на
мелкие осколки.
Но я не схватил и не разбил его, я протянул руку и взял фигурку.
Другую. В моих руках оказался скоморох, сидящий на камне и держащий
на открытой ладони крохотный синий огонек. Я знал, как делается
подобный фокус. Ничего сложного. Я мог получить такой огонь двумя
способами. Магическим: спасибо происхождению и химическим: спасибо
Анастасии Павловне, но я вряд ли бы смог добиться такого темного и
насыщенного синего. Крохотные, не больше игольного ушка, сполохи
пламени на ладони скомороха зачаровывали. И даже мысль о том, что
раскрашивавший его художник мог и черный огонь сделать, не могла
испортить впечатления.
Глина была теплой, словно живой, краска гладкой, глянцевой,
блестящей. Я провел пальцем по серой рубахе, скользнул по колпаку,
дотронулся до бубенчика на шапке. Мне показалось, что бубенчик
зазвенел, хотя я и знал, что это не так, но все же поднял скомороха
к уху, прислушался. Ожидаемо ничего не услышал.
Держать в руках фигурку было приятно само по себе, гладить ее
краску приятней вдвойне. Странным образом это расслабляло,
неприятности отступали, становились незначительными. Словно фигурка
и правда имела магическую силу.