Но почему я? Почему не он сам? Он ведь отец!
А потому что это я, а не он умеет создавать из тьмы крохотных
черных паучков. Это я. Интересно, а если бы пауков могла делать
Оленька, он бы тоже ее сдал? Вот, не думаю. Наташку бы наверняка
отправил, слишком уж она вредная. Но Оленьку он бы не тронул.
А меня, вот так просто, как разменную монету!
Я почувствовал, как на глазах от обиды наворачиваются слезы. Не
на то, что отец меня продал, а Оленьку и даже Наташку он бы защищал
до последнего. И не на то, что я скорей всего уже мертв, только еще
дышу. И даже не на сам факт поступка отца. А на то, что он мне не
сказал. Мог бы поговорить со мной, рассказать все, объяснить, а не
жечь бумаги в камине.
Я закрыл глаза. Сжал зубы, так, что заломило в висках, но это не
помогло. Тогда я втянул нижнюю губу и впился в нее зубами. Помогло,
слезы обиды замерли где-то внутри, зато слезы боли рванули
наружу.
- Так что дальше? – не обращая внимания на текущие по щекам
горячие ручейки, на бешено стучащее сердце, на ладони, которые
словно сошли с ума и трястись словно пьяный эпилептик, я старался
оставаться спокойным. Спокойным и злым. О, да! Я напустил в голос
столько злости, что они в ней смогу утонуть. Оба!
Я мельком глянул на Аксакова. Власти в его глазах больше не
было. Был интерес. Самый настоящий. И интерес этот был ко мне. А
еще нетерпение. Не в глазах, в позе. Он подался вперед, навис над
столиком, его пальцы нервно перебирают по кружке. Левая рука
раскручивает ее, не снимая с блюдца, пальцы же правой скользят по
фарфоровому краю. Он старается не показывать этого, он дает мне
время прийти в себя, но ему явно не терпится продолжить
разговор.
- Так, отец, что дальше? Что будет теперь?
Не скажу, что мне хотелось продолжения, но и тянуть я не видел
смысла. Если решат меня отдать полиции, значит так надо. Хоть семье
помогу. Не знаю, чем может помочь мертвый пятнадцатилетний юнец, но
раз отец сказал, значит может. Например, преданность империи
показать. И Церкви. И Вере.
- Отец, ты не уснул?
- Нет, Глеб, - отец улыбнулся мне, по-доброму, как в те редкие
дни, когда мы проводили с ним время, Оленька еще не родилась, а
Наташка только научилась ходить. Он дернулся ко мне, но остановился
и улыбнувшись шире, молча ткнул пальцем в Аксакова.
Я взглянул на гостя. Признаться, он мне понравился, спокойный,
вежливый, сильный и властный. Я бы тоже хотел таким быть. Но больше
этого, мне понравился эффект, который производил Арсений Антонович.
Он был рядом, достаточно протянуть руку и прикоснуться к нему. Я
видел изгибы его лица, мог разглядеть шрам скрытый бровью, седые
волосинки в густых усах, но предложи мне его описать или
нарисовать, я не возьмусь, не вспомню ни единой детали.