И все же. Я прищурился, чуть улыбнулся, посмотрел на Аксакова.
Тот покачал головой и отпираться вновь не стал:
- Хорошо, - сказал он. – Этот кулон никогда не принадлежал
императору, но получил я его именно из его рук, и именно для вашей
сестры.
Отец выдохнул. Шумно, расслабленно. По телу его пробежала дрожь,
крупная, он словно сбрасывал с себя сковывавшие оцепенение и холод.
Он замотал головой, как вылезшая из воды собака и, счастливо
улыбаясь, закатил глаза.
- Простите, Арсений Антонович, - без какой-либо извиняющейся
интонации, продолжая быть самым счастливым человеком на Земле, не
открывая глаз, проговорил отец. – Продолжайте!
Аксаков покачал головой, прищурился, поднял руку. Я думал он
сейчас отцу леща влепит. А почему нет? Знакомы, я так понимаю, они
давно, дела какие-то общие имеют. Да, это дом моего отца и господин
Аксаков в нем лишь гость, но именно господин Аксаков вхож к
императору и даже принимает подарки из его рук. Правда подарок для
нас, точнее для моей маленькой сестренки. А меня только что
объявили темным и собираются принести в жертву во благо семьи.
Только не понятно, как, для чего и что даст эта жертва. Впрочем,
самой жертве всегда все равно, она ведь жертва.
Вот ведь пропасть, чего-то так все сложно, что я аж сам
запутался. Проще говоря, на месте Аксакова я бы отцу залепил. А уж
потом разбирались бы кто прав, а кто нет.
- Проще говоря, - не сводя напряженного взгляда с отца
проговорил Аксаков, словно эхо повторив мои мысли. – Этот кулон для
вашей сестры. Он пригодится ей, а она позже, когда вырастет,
послужит империи. Вы же, Глеб, можете послужить империи прямо
сейчас.
- Это каким образом? – не отводя взгляда от радостно
улыбающегося отца, спросил я.
- Это своего рода обмен, - так же глядя на отца, ответил
Аксаков. – Император подарил вашей семье редчайший камень. Ваша
семья подарит ему человека с редчайшим талантом. Вас, Глеб!
Я медленно повернулся к Арсению Антоновичу. Он отвлекся от отца,
кивнул мне, взял со стола чашку с глотком остывшего чая, откинулся
на спинку стула и выжидающе смотрел на меня. Он ждал вопроса. Я
понимал, что, если продолжу молчать, он не скажет ничего. Но и
спросить я не мог. Точнее мог, но не знал, как. Как можно задать
вопрос, только что озвученный собеседником и не казаться при этом
деревенским увальнем, или грубияном. Хотя какая разница, если
грубить я буду не ему, а отцу. Своему отцу.