- Ну же Глеб, - глаза лысого капитана оказались напротив моих,
слились в один огромный глаз, и я невольно улыбнулся.
Он ударил без замаха, заученно, отработанно, точно снизу в
подбородок.
Я отлетел к стене, врезался в нее спиной, услышал хруст рвущейся
ткани и не удержавшись на ногах рухнул на пол.
- Я хотел мирно, - произнес лысый, растирая ушибленные костяшки.
– Хотел! Я пытался договориться, я старался чтобы ты ни в чем не
нуждался, я даже яблок моченых тебе на Новый Год принес. А ты, - он
закрыл глаза, тяжело вздохнул, покачал головой и снова вздохнул,
еще тяжелее чем раньше. – Ты смеешься надо мной, - он размял шею,
отчаянно хрустя позвонками.
Он снова ударил. Снова без замаха. Видать, до того, как
растолстеть, он был знатным бойцом. Я челюстью чувствовал
расчетливость и четкость ударов.
Жир на теле не мешал бить. Он не позволяет бить долго, заставляя
человека выдыхаться, но бить он не мешал. Толстый капитан бил меня
с упоением, вымещая злость за все дни, что я провел здесь. За все
то унижение, что он испытал, пытаясь добиться от меня правды. Той
правды, что нужна была ему.
- Раз добиться не вышло, - он поднял меня за подбородок,
заглянул в мои заплывшие от крови глаза, своими полностью
счастливыми. – Значит будем выбивать, - и его кулак впился в мой
живот. – Я принесу бумагу. Я сам все напишу, тебе останется
поставить лишь свою закорючку. А для этого тебе нужны лишь два
пальца. Но я буду щедр, я оставлю тебе три, - и его кулак вновь
выбил воздух из горящих огнем легких моих. – Остальные тебе не
нужны. Нет, я не стану их отрывать, пока не стану, я просто сломаю
тебе семь пальцев. Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?
Но к тому моменту я уже ничего не чувствовал. После десяти минут
избиения мой разум совершил побег, спрятавшись за горем и
переживаниями и позволив телу страдать в одиночестве. Я чувствовал
удары, чувствовал боль, слышал, как радостно кричит лысый капитан,
как он задает вопросы, на которые я ответить не в состоянии. Я
чувствовал все, и думал, что целиком и полностью заслужил это. Я
боялся представить, что сейчас коллеги этого капитана проделывают с
отцом. О маме лишь мелькнула мысль, но я ее отбросил. Две тяжелые
фантазии мой мозг переварить будет не в состоянии. Да и перед мамой
я не так виноват, к тому же она женщина, а женщин у нас бить и
пытать не принято.