Это слабая защита, в минуты ярости, они оттаскивали меня, и
тогда били сильнее. Но иногда им банально было лень. На это я и
рассчитывал.
Они не пришли. Я успел замерзнуть, чего раньше не случалось.
Сел, растер себе плечи. Услышал, как звенит ключами охранник в
коридоре, ползком вернулся в угол, лег, вжался в стену. Но дверь
осталась закрытой, лишь окошко над самым полом приоткрылось, на пол
плюхнулась миска, и окошко в двери закрылось снова.
Я осторожно выполз из угла. Напоминая себе мокрицу бочком
добрался до тарелки. Теплая еще, ароматная, пахнет так волшебно.
Почти, как чудесные булочки с ванилью, приготовленные
собственноручно Анастасией Павловной.
Трое мордоворотов больше не приходили. Как не появлялся и
капитан. И мне даже начало казаться, что в порцию мою добавляют
чуть больше масла, и подкладывают мяса. Однако это не помогало. Ел
я мало, не хотелось вообще, а съеденным тошнило.
Я сопротивлялся, сколько мог, но все равно проиграл. К очередной
кормежке я не смог встать. А к вечеру даже открыть глаз. Я
чувствовал, что кожа моя горит, словно адское пламя, или полено в
нем. Сознание плыло, вместе с поднимающимся от меня расплавленным
воздухом. Я цеплялся за него сколько мог, но и здесь оказался
бессилен. Темнота накрыла меня с головой.
И вновь та же комната. И за это время в ней ничего не
изменилось. Серые стены не расцвели красками, не покрылись детскими
рисунками. Пол не стал ни ровнее, ни чище, а привинченный к нему
стул, удобней. Ничего не изменилось, разве что запах крови стал не
таким ярким, но запах страха усилился. Хотя, возможно это
капитанские выродки мне нос отбили.
Возможно. А возможно и нет. Но после спокойствия лазарета, после
его стерильной серости, после аромата трав, едких мазей и спирта,
после царящего в лазарете запаха надежды, тяжелый дух страха и
безысходности ощущается особо резко.
Интересно зачем меня сюда привели. Допрашивать будут понятно, на
то она и допросная. Бить? Возможно. Хотя, и не логично, можно было
не прерывать те избиения и позволить капитану и его людям
превратить меня в послушный кусок отбивной. Им для того уже немного
оставалось. Он всего-то хотел, чтобы я подписал бумаги, обличающие
меня и отца, и я же был готов взять перо в руки.
Про маму речи не было. Ни разу. Интересно почему? Я сам видел,
как ее арестовали, да и толстый капитан, говорил что-то о ней. В
первые наши встречи. Еще до того, как начал меня бить. Я попытался
вспомнить, что именно, но ничего не вышло. Ни слов капитана, ни
лица мамы, ни ее запаха я вспомнить не смог. Лишь ощущения,
бесконечной любви, безраздельного счастья, граничащей с безумием
радости.