Тьма на кончиках пальцев - страница 66

Шрифт
Интервал


Это слабая защита, в минуты ярости, они оттаскивали меня, и тогда били сильнее. Но иногда им банально было лень. На это я и рассчитывал.

Они не пришли. Я успел замерзнуть, чего раньше не случалось. Сел, растер себе плечи. Услышал, как звенит ключами охранник в коридоре, ползком вернулся в угол, лег, вжался в стену. Но дверь осталась закрытой, лишь окошко над самым полом приоткрылось, на пол плюхнулась миска, и окошко в двери закрылось снова.

Я осторожно выполз из угла. Напоминая себе мокрицу бочком добрался до тарелки. Теплая еще, ароматная, пахнет так волшебно. Почти, как чудесные булочки с ванилью, приготовленные собственноручно Анастасией Павловной.

Трое мордоворотов больше не приходили. Как не появлялся и капитан. И мне даже начало казаться, что в порцию мою добавляют чуть больше масла, и подкладывают мяса. Однако это не помогало. Ел я мало, не хотелось вообще, а съеденным тошнило.

Я сопротивлялся, сколько мог, но все равно проиграл. К очередной кормежке я не смог встать. А к вечеру даже открыть глаз. Я чувствовал, что кожа моя горит, словно адское пламя, или полено в нем. Сознание плыло, вместе с поднимающимся от меня расплавленным воздухом. Я цеплялся за него сколько мог, но и здесь оказался бессилен. Темнота накрыла меня с головой.

И вновь та же комната. И за это время в ней ничего не изменилось. Серые стены не расцвели красками, не покрылись детскими рисунками. Пол не стал ни ровнее, ни чище, а привинченный к нему стул, удобней. Ничего не изменилось, разве что запах крови стал не таким ярким, но запах страха усилился. Хотя, возможно это капитанские выродки мне нос отбили.

Возможно. А возможно и нет. Но после спокойствия лазарета, после его стерильной серости, после аромата трав, едких мазей и спирта, после царящего в лазарете запаха надежды, тяжелый дух страха и безысходности ощущается особо резко.

Интересно зачем меня сюда привели. Допрашивать будут понятно, на то она и допросная. Бить? Возможно. Хотя, и не логично, можно было не прерывать те избиения и позволить капитану и его людям превратить меня в послушный кусок отбивной. Им для того уже немного оставалось. Он всего-то хотел, чтобы я подписал бумаги, обличающие меня и отца, и я же был готов взять перо в руки.

Про маму речи не было. Ни разу. Интересно почему? Я сам видел, как ее арестовали, да и толстый капитан, говорил что-то о ней. В первые наши встречи. Еще до того, как начал меня бить. Я попытался вспомнить, что именно, но ничего не вышло. Ни слов капитана, ни лица мамы, ни ее запаха я вспомнить не смог. Лишь ощущения, бесконечной любви, безраздельного счастья, граничащей с безумием радости.